Сирена морских глубин

Мать терпела горе сколько могла, пока бомбардировки не приостановились. И если мир делал вид, будто война прекратилась, для этой женщины борьба так и не закончилась. Когда ее сын наконец стал юношей, она позволила себе сдаться. Несчастная несла дрова, ноги у нее подогнулись, и поленья рассыпались. Она неподвижно лежала на земле, пока кто-то не опустился возле нее на колени. Женщина открыла глаза, чтобы посмотреть, кто это, и у нее перехватило дыхание.

Это был ее любимый, который протягивал ей руку, чтобы отвести домой.

– Вашей матери очень стыдно. Она умоляет вас простить ее, – с грустным видом поведала прекрасная шаманка.

Комок, давно застрявший в горле у доктора Муна, исчез, позволив ему ответить:

– В те ужасные времена она делала все, что могла. Я обещаю каждый год проводить в честь обоих родителей надлежащий обряд.

Шаманка улыбнулась:

– Ваш отец просит дыню. Мать – лапшу.

Из глаз доктора Муна потоком хлынули слезы, которые он никогда не проливал в детстве, слезы, которые застревали у него в горле, мешая ему нормально говорить. Рядом рыдал Донмин, вспоминая, сколь горестной была юность его друга.

Шаманка возобновила ритуальный танец, притопывая ногами в такт глухому барабанному бою и тряся руками в такт ударам тарелок. Она завязала ленту узлами и встряхивала этот клубок мертвецов.

Порыв ветра распахнул дверь, подхватив знамена над алтарем. Кончики сигарет и благовоний светились красными огоньками, по комнате плыл дым. В ушах у шаманки раздавался шепот всех ее бабушек – жуткий хор вздохов. Ее ласкали невидимые руки, а она осторожно распутывала узел душ, цеплявшихся за доктора Муна, как репьи.

Зазор между мирами тонок, как тень, и краток, как вздох; его трудно преодолеть, не умерев. Пересекать это пространство могут только медиумы и провидцы, но ощущать его способны даже самые невосприимчивые души: это озноб, бегущий по спине, и интуиция; хорошие сны и ночные кошмары; предчувствия; дежавю; случайные совпадения.

Быть одержимым – все равно что быть любимым: кто-то должен желать обнять тебя, кто-то должен ответить на объятие. Некоторые духи вселяются с добрыми намерениями, принося с собой все самое лучшее. Другие вламываются силой, как грабители, и настолько алчны, что опустошают своего хозяина. Потерянные души забредают случайно, как заплутавшие в лесу дети. Шаман же – тот, кто перемещается между мирами, – должен принимать всех.

Но есть границы, которые необходимо уважать, и протоколы, которым надо следовать. Ибо то, что происходит в мире духов, находит отражение в мире людей.

Прекрасная шаманка подняла ладонь, чтобы унять свидетельствующих призраков. Она пообещала, что если они потерпят еще немного, то наконец дождутся своей очереди.

Два старика внимательно взирали на шаманку, которая, опустив голову, стояла на коленях в центре комнаты. Она не двигалась, но, кажется, задыхалась от напряжения.

Доктор Мун прошептал другу:

– Всё? Закончилось?

Донмин, наблюдая за шаманкой, растерянно ответил:

– Не уверен. Просто жди.

Двое мужчин уже собирались встать, но тут шаманка поднялась и отряхнула юбки. Потом быстро подошла к доктору Муну, искривила губы в полуулыбке, уперла руки в бедра и, понизив голос до знакомого ему альта, произнесла:

– Помнишь мускатниковый лес, йобо?

– Чунчжа? – У доктора Муна задрожали губы. – Это и впрямь ты?

Донмин проворчал себе под нос:

– Ох и сильна эта ведьма, до чего же сильна. Даже сильнее моей матери.

34

Умирая, Чунчжа вспомнила, как вынырнула на поверхность с жемчужиной в ладони, а ее морской сон тянулся за нею шлейфом пузырьков. Как и предсказал морской царь, годы стали разматываться черно-белым полотнищем. Что будет в конце, Чунчжа не знала до того самого момента, как он наступил. Это была милость бога, понимавшего, что смертного, которому известно слишком много, всегда будет преследовать видение смерти.

Она сделала выбор в пользу выживания и всю войну провела в окружении военных. Шила форму для живых, в то время как Гончжу изучал трупы погибших. С воем воздушных сирен, прорезáвшим темноту, они съеживались в ожидании страшных звуков войны. Что раздастся на сей раз: пронзительный свист снарядов или глухой удар бомбы? Их детям никогда не придется узнать разницу между ними, поклялись молодые люди друг другу.

В Филадельфии они жили в доме в тюдоровском стиле, под сенью дубов и кизиловых деревьев. Водили машины, говорили по-английски, играли в гольф. Каждую осень Чунчжа и ее приятельницы из числа церковных прихожанок готовили кимчхи в тени пресвитерианской колокольни, пока их мужья практиковались в нанесении ударов по мячу. Когда женщины квасили капусту с красной пастой, глаза у них щипало от слез. Что заставляло их шмыгать носом: острый перец или болезненные воспоминания обо всех тех женщинах, которые когда-то учили их отмеривать продукты на глазок?