Сиротская Ойкумена

В том направлении предстала третья картина. Пока Постников купался в миражах, в его камере появилось что-то вроде операционной. Но вместо операционного стола в камере под круглой медицинской люстрой вырос круглый постамент, на котором уже поставили прозрачную емкость в виде плоского цилиндра, заполненного вязкой то ли жидкостью, то ли странным пузырчатым песком. Кроме того, здесь присутствовали несколько физически развитых санитаров, также одетых в зеленые лабораторные хламиды, головные уборы и маски. Дух карательной психиатрии незримо расправлял крылья.

– Это для тебя. Сейчас без четверти восемь вечера, – сказал Краснов. – К утру ты расскажешь все и станешь совсем другим. Боль уймется быстро, а мук совести не будет. Так было со всеми.

Плоская крышка опустилась над Постниковым, глуховато и неприятно клацнули браслеты, и он оказался схвачен по рукам и ногам. Но что было хуже всего – что при этом он продолжал отчетливо видеть на лице ассистента улыбку искреннего радостного предвкушения. Через несколько минут Краснов пропал из виду, процедурная камера тоже растаяла за стеклом призмы, а вместо того Постников ступил в незнакомый ему коридор, скудно освещенный грязноватыми потолочными плафонами. Неприятный и непонятный проход с несколькими закрытыми дверями по обеим сторонам, на дальнем краю которого ничего хорошего ожидать явно не приходилось. Болезненное и тягостное чувство поразило его, и стало ясно, что начинается самое скверное. Древний подземный ужас подступал все ближе и уже тянул к нему свои дремотные лапы. «Не смей раскисать, пытался приказать самому себе Постников – это всего лишь обман», но пытка знала свое дело, она жадно вбирала и кормилась глубинами его подсознания и помалу все крепче затягивала их невидимым стальным винтом. Негромкий тоскливый вой послышался из-за стены, отчего сердце болезненно сжалось.

Самое плохое, как выяснилось, поджидало за дальней запертой дверью в самом конце коридора. Оттуда вибрацией шел по полу явственный медленный гул и постепенно съезжал на ритм «вууурм, вууурм», как будто там неторопливо раскручивался невидимый маховик, огромный и тяжелый. Постников заметил, что его сознание стало мутиться, оно изменялось, как меняет форму куча железных опилок под приближаемым магнитом. Растрепанные клочки летели в ту сторону из постниковской головы, как звездное вещество при аккреционной перекачке вещества от звезды к более массивному гиганту, и он с полной ясностью увидел, что происходит самое жуткое. Он попытался закричать – но конечно, ничего из этой затей не вышло, и пропал не только голос. Не помня себя, он начал пинать и колотить кулаками в коридорные стены, бить по ним плечами и коленями, но все было беззвучно и бесполезно. Теряя последние крохи сознания, он зашелся в исступленном и безмолвном крике гнева и тоски умирающего.

Трудно сказать, сколько времени прошло, когда он выкарабкался из забытья, крупно дрожа от холода. Медленно приходя в себя, он сел на полу. Вокруг поблескивали осколки пластика, вдоль оборванных кабелей тихо растекались ошметки умного фиксирующего песка. Призма оказалась разбита вдребезги неизвестно каким образом, но сам он, похоже, остался совершенно цел, если не считать отголосков недавнего происшествия, которое теперь жило внутри него отголосками, словно дикий сон, когда спавший еле вырвался из него с сердцебиением и не сразу свыкается с привычной обстановкой своей спальни. В операционной камере стоял полумрак, потому что люстра не горела – она тоже оказалась сорвана с потолка и валялась поблизости, но немного света проникало из коридора, где еще светились синие плафоны. Постников подергал дверь – заперто. Удивительно, что форточка в наружном окне была открыта, точнее, выбита внутрь лаборатории, но при этом массивный щит сидел в своем проеме прочно. Постников присел на кушетку и прислушался. В НИИ застыла мертвая тишина. Непроглядная и тревожная ночь прочно засела под городским куполом, задымленный пожарами воздух гнетом давил на крыши и не давал ни капли свежести.

Со стороны вышки долетел истошный лай стаи собак, перетекающий в вой нечеловеческой тоски. Так вот кто выл внутри кошмара! Одновременно в низине, в темных городских улицах посыпались огнестрельные хлопки, сорвались на очереди, и вскоре дошло до бухающих глухо ударов – то ли гранаты, то ли неизвестно еще что. Примерно через полминуты перестрелку накрыло воем сирены, но стрельба только стала гуще, загрохотал настоящий бой, но и он резко прекратился, и снова стало тихо.

Постников шагнул к стене и уперся в шероховатую краску горячим лбом. «Интересно, что творится там, в старом доме, – думал он, – сколько дней там прошло? Выпал снег или еще слякоть на сонной улице? Дикая, странная жизнь…».