Сироты вечности

В ту ночь я не сомкнул глаз. Проулок, куда выходило неплотно закрывающееся окно, по всей видимости, служил главным разгрузочным депо для всех мусоровозок на Манхэттене. Сперва лязгали железки, затем одуряюще пиликала сигнализация заднего хода, далее раздавался скрежет стали по бетону, а потом опять слышался рев мотора и еще более невыносимый лязг шестерен и сервомеханизмов, сопровождавший захват, подъем и сброс мусора в какую-то металлическую трубу – судя по звукам, бездонную. Это продолжалось с полуночи до шести утра. Я читал «Госпожу Бовари» до тех пор, пока в замызганное окно не пробился рассветный луч первого апрельского дня. Взяв с собой книгу в мягкой обложке, я вышел под холодный дождь и нашел кофейню, которая открывалась в половине шестого.

Читая о смерти Эммы Бовари, я поймал себя на мысли, что более страшной и тщательно выписанной сцены мне никогда не встречалось и вряд ли встретится, однако еще через несколько страниц ужас, который я испытывал, многократно усилился. Думаю, вы знаете, какие строчки я имею в виду.

«Вошел Шарль и, приблизившись к кровати, медленно раздвинул полог.

Голова Эммы была наклонена к правому плечу. Приоткрытый угол рта черной дырою выделялся на лице; большие закостенелые пальцы пригнуты к ладони; на ресницах появилась какая-то белая пыль, а глаза уже застилало что-то мутное и клейкое, похожее на тонкую паутинку. Приподнятое на груди одеяло полого опускалось к коленям, а оттуда снова поднималось к ступням. Шарлю казалось, что Эмму давит какая-то бесконечная тяжесть, какой-то невероятный груз».

В шесть утра, сидя в греческой кофейне на Среднем Манхэттене, я резко отодвинул чашку и привалился к пластмассовому столику, чувствуя, как от омерзения на лбу и над верхней губой выступили капли холодного пота. Это было куда страшнее всего, чем меня могли напугать Скипп и Спектор, а также все остальные авторы сплаттерпанковских ужастиков.

Это написал гений, чей взгляд на смерть был начисто лишен сентиментальности. И это была не просто смерть, не просто тлен, запах которого поднимался над страницами, но абсолютная, непоправимая и окончательная смерть персонажа более живого, чем многие мои ныне здравствующие знакомые. Страшнее некуда, подумал я, и опять ошибся. Самый большой кошмар ожидал меня на следующей странице.

«В девять часов снова пришел Омэ (все эти два дня он только и делал, что бегал по площади взад и вперед) и принес с собою запас камфары, бензола и ароматических трав. Кроме того, он захватил для устранения миазмов целую банку хлора. В этот момент служанка, г-жа Лефрансуа и старуха Бовари хлопотали вокруг Эммы, заканчивая ее одеванье; они как раз опускали длинную прямую вуаль, которая прикрыла ее до самых атласных туфель.

Фелиситэ рыдала:

– Ах, бедная барыня, бедная барыня!

– Поглядите только, – вздыхая, говорила трактирщица, – какая она еще хорошенькая. Вот так и кажется, что сейчас встанет.

И все три, нагнувшись, стали надевать венок.

Голову для этого пришлось немного приподнять, и тогда изо рта, словно рвота, хлынула черная жидкость.

– Ах, боже мой, платье! Осторожно! – закричала г-жа Лефрансуа. – Помогите же нам, – сказала она аптекарю. – Да вы уж не боитесь ли?»

Не знаю насчет аптекаря, но мне было страшно. Не притронувшись ни к кофе, ни к завтраку, я пошел по залитым дождем улицам, чтобы избавиться от тошноты и стряхнуть с себя ужас. В это время в Нью-Йорке бастовали коммунальщики. Жильцы домов и хозяева магазинов выставляли мусор прямо к бордюру, так что местами скопились кучи высотой в десять футов. Воняло омерзительно.

Уже не впервые я осознал, что Нью-Йорк – это труп, но лишь теперь рассмотрел под вуалью его лицо. Город был схож с Эммой Бовари: его смерть выглядела еще более чудовищной на фоне воспоминаний о ярком и жизнерадостном прошлом.

Возле отеля «Рузвельт» рабочие прочищали канализацию. Черная жижа с шумом вырывалась из темного шланга и стекала в канавы, заваленные мусором.

4

В той части Колорадо, где я живу, вопрос загрязнения окружающей среды не стоит так остро. После того как в 1974 году мы с женой перебрались к Передовому хребту Скалистых гор и стали жить неподалеку от Боулдера, мы часто заезжали на гору Флагстафф и смотрели оттуда на россыпь огней у подножия холмов, маленькие созвездия городков и деревень, соединенных лишь тоненькими нитями света – мерцающими точками автомобильных фар вдоль паучьей сети дорог.

Недавно мы со Стивеном Кингом и его женой Табитой ужинали в ресторане, расположенном примерно посередине Флагстаффа. Под нами в обе стороны, на север и на юг, сколько видел глаз, раскинулся почти сплошной ковер света. Темных пятен оставалось совсем немного, да и среди них кое-где проглядывал свет.

– Все изменилось с того времени, как я жил здесь в начале семидесятых, – сказал Кинг. – Люди размножаются и захватывают Землю, как раковые клетки. Это пугает.

Я кивнул в знак согласия и взялся за шоколадный мусс.

5

О раке я знаю не понаслышке. Мои отец и мать оба умерли от него; в последние полгода жизни и тот и другая сражались с болезнью.