Сироты вечности

Рак легких в терминальной стадии имеет особый запах. Вероятно, это связано с гибелью легочных тканей или с разрастанием опухоли, которая, подобно волокнистым корням, ширится и заполняет собой всю полость легких. Сидя на краешке больничной койки, я поддерживал отца за плечи, когда он кашлял и выплевывал маленькие серые кусочки легких. Этот запах я не забуду никогда. Как и запах в Копша-Микэ.

Отцовские плечи становились все более тонкими, острыми и хрупкими, и в конце концов я стал бояться, что сломаю ему кости, если сожму их слишком сильно. Отцу было всего шестьдесят. Не прошло и двадцати лет с тех пор, как он усаживал меня, тогда еще малыша, себе на плечи – самые крепкие, широкие и надежные плечи на свете.

За несколько недель до его ухода из жизни я и два моих брата возобновили поочередное дежурство в больничной палате – так же мы делали в последние месяцы отчаянной битвы, которую вела против болезни наша мать. Старший брат сидел с отцом с утра до трех-четырех часов дня, потом его сменял младший, а я дежурил у отцовской кровати с одиннадцати вечера до восьми утра.

Отец умер на рассвете, в 04:53. Незадолго до смерти, после двух суток в коме, он вдруг сел на кровати, открыл глаза и четким, ясным голосом произнес: «Согас». В его интонации я уловил некое предостережение. После этого он лег, закинул руки за голову, как обыкновенно делал, когда дремал перед телевизором, и снова заснул – теперь уже в последний раз.

Что хотел сказать отец, я не знал, не знаю и по сей день. Однако года два тому назад, будучи в лекционном туре, непроглядной дождливой ночью я ехал в Бостон на арендованном авто и обнаружил, что заблудился. Сперва я колесил по бесконечным улицам с ленточной застройкой, потом извилистыми путями оказался на темной окраине, где с угольно-черных деревьев капала вода, и наконец остановился перед дорожным указателем в надежде сообразить, как снова выехать на шоссе. Надпись на указателе гласила: «Согас. Население 25 110 чел.».

Я постарался унести оттуда ноги как можно скорее.

6

Из-за выбросов сажи большинство детей в Копша-Микэ страдает бронхитом или астмой, однако вовсе не респираторные заболевания почти наверняка сведут их в могилу в нежном возрасте. Эти дети умрут из-за высокой концентрации в почве свинца, кадмия и цинка.

В чикагском воздухе так много свинца от автомобильных выхлопов, что дети из квартир, предоставляемых по программе социального жилья и расположенных вблизи автомагистралей, демонстрируют более низкий уровень IQ по сравнению со сверстниками, живущими ближе к озеру. Впрочем, мозг даже тех детей, которые живут вдали от дорог, продолжает испытывать разрушительное влияние свинцовой краски, поглощенной ими в младенчестве. Смерть от отравления свинцом им, скорее всего, не грозит; в Чикаго более тридцати процентов детей из социальных многоэтажек не доживают до двадцати пяти лет, погибая в результате бандитских разборок или от наркотиков.

Сол Беллоу в одном из своих романов продвигал гипотезу, что отравление свинцом и другими тяжелыми металлами в конечном итоге приведет к уничтожению культуры. Эксперт, на которого делалась ссылка в романе, утверждал, что стремительный упадок Римской империи начался после того, как водопроводные трубы в системе акведуков стали делать из свинца.

В 1990 году я приехал послушать выступление Беллоу на книжной ярмарке в Майами. На творческую встречу с ним собралось столько народу, что мероприятие перенесли из университетской аудитории в церковь эпохи барокко, стоявшую через дорогу. Рассказ, который читал Беллоу, был блестящим и очень откровенным; речь в нем шла о сексуальном взрослении молодого чикагца в годы Первой мировой войны.

После чтений меня вместе с потоком публики вынесло на улицу; я стоял и ждал какой-нибудь транспорт, чтобы добраться до центра города. Организаторы ярмарки вывели из церкви Сола Беллоу в сопровождении небольшой группы известных деятелей культуры, и несколько мгновений мы с ним делили крыльцо у заднего входа. Подкативший за Солом новенький «олдсмобиль-силуэт» выглядел как один из автомобилей будущего, фотографии которых я семилетним мальчишкой наклеивал в свой альбом для вырезок. За спиной Беллоу, над его морщинистой шеей и головой в мягкой шляпе с плоской круглой тульей, по монорельсовой дороге плавно заскользил скоростной экспресс. Чуть южнее мерцали голубые неоновые контуры небоскреба, посылавшего в сторону залива лазерные сполохи. «Черт, – подумал я, – мне это удалось. Я попал в будущее».

Сола Беллоу засунули в минивэн, и я остался в одиночестве. На расстоянии нескольких кварталов вокруг меня не было ни машин, ни телефонных будок, ни круглосуточных магазинов. Мигала подсветка небоскреба, гудел монорельс, однако город казался обезлюдевшим, уничтоженным бомбежкой или катастрофой и таким же мертвым, как глаза Эммы Бовари. Проболтавшись по темной улице пятнадцать минут, я пошел назад, к церкви, и принялся молотить в запертые двери руками и ногами, пока меня не впустили и не вызвали такси до отеля.