Сироты вечности

Мне всегда нравилось, как на своем трехмильном огненном столпе «Муза» с ревом рассекает облака, особенно ночью, и посадка у поселения арбайтеров на прибрежном плато у архонтской башни Мезель-Гуль меня не разочаровала.

Мы сели на внутреннем краю огромного каменного карниза, отделяющего человеческие селения от утесов, о которые разбиваются кислотные океанские валы. Заглянув в бортжурналы «Музы», я вспомнил, что на 25–25-261В есть лишь три времени суток и три варианта погоды: сумеречный полусвет, когда ветер несет едкие брызги со стороны бушующего океана серной кислоты, – четырнадцать часов в день; сумеречный полумрак, когда с раскаленного континента на почти необитаемое побережье обрушивается песчаная буря, – еще четырнадцать часов; и полная тьма и безветрие – оставшиеся четырнадцать часов. Воздух здесь пригоден для дыхания, как на всех виденных нами планетах, поскольку мы гастролировали только на тех, где архонты держали рабов – арбайтеров и мыторов. Однако даже в середине двадцатиодночасового светового дня из-за плотного слоя облаков небо на этой угрюмой каменюке светлело лишь до тусклой тоскливой серости, и никто не осмеливался выйти без маски в те четырнадцать часов, когда с черного сернокислого океана летели ядовитые брызги.

«Муза» села в часы самумов. Встречать нас никто не вышел. Тысячи арбайтеров либо спали в бараках между сменами, либо работали на рудниках (их спускали туда в ржавых бадьях, а дальше рудокопы углублялись вдоль жил еще на мили, собирая серые грибы, которые у архонтов считаются деликатесом). Несколько сотен мыторов в скоплении каменных домишек чуть выше по склону занимались тем, чем уж там занимаются мыторы: бухгалтерией, делопроизводством, ожиданием инструкций, которые хозяева передают им через драгоманов.

Покуда снаружи мело раскаленным песком, мы оставались в корабле, но кабиры «Музы» – деловитые пауки из металла и плоти – выбрались через служебные люки, открыли багажные панели, установили прожекторы, протянули от корпуса длинные кабели, забили в сплошную скалу к-хромовые колья, развернули занавес из стальной сетки, натянули и закрепили шатер – все меньше чем за тридцать минут. Первое представление должно было начаться только через шесть часов, но кабирам нужно было еще время смонтировать свет, сцену и ряды сидений. Согласно древнему знанию, сохраняемому труппой, во дни Барда старый театр «Глобус» вмещал три тысячи человек, но в нашем маленьком шапито удобно рассаживалось около восьмисот. На 25–25-261В мы должны были дать четыре представления и ждали, что будем играть перед полупустым залом.

На многих планетах нам разрешают садиться у разных арбайтерских скоплений, но на этой был только один центр обитания людей. Город, разумеется, никак не назывался. Мы, люди, давно не даем имена – утратили эту привычку вместе с культурой, политикой, искусством, историей, надеждой и самовосприятием. Никто в труппе или среди арбайтеров и мыторов не знал, кто нарек архонтскую башню Мезель-Гулем, что вроде бы означало «Приют демона». Однако название подходило. Оно звучало подходяще, даже если не имело смысла.

Архонтская громада из стали и черного камня венчала нависающий уступ милях в шести к югу от плато, на котором ютились люди. В бинокль я видел желтый свет в узких бойницах; белые лучи прожекторов из крепости ощупывали поочередно горы, человеческое селение и стоящую рядом «Музу», затем – сернокислое море. Никто из членов труппы, разумеется, там не бывал – какие дела могут быть с архонтами у людей, если те не драгоманы? (А драгоманов мы по большей части и не считали людьми.) Архонты владеют нами, управляют нашей жизнью, определяют наши действия и судьбу, но не интересуются нами, и мы обычно платим им тем же.

Нас было двадцать три в шекспировской труппе под названием «Слуги Земли». Во времена Барда женские роли играли мужчины, но среди нас были и мужчины и женщины.

Меня зовут Уилбр. В день посадки на 25–25-261В мне исполнилось двадцать СЗЛ, а в труппу меня взяли в девять. Оказалось, что я неплохо запоминаю роли и хожу по разметке, так что я играл почти во всех пьесах, но к двадцати годам мне стало ясно: я никогда не стану великим актером. Возможно, не стану даже хорошим. И все равно я мечтал когда-нибудь, как-нибудь, где-нибудь сыграть Гамлета. Пусть даже всего раз.

Среди «Слуг Земли» было двое-трое моих ровесников, с одним, Филпом, мы дружили. Девушек тоже было несколько, в том числе Аглая, лучшая и самая чарующая Джульетта и Розалинда, каких я когда-либо видел. Она была на год старше меня: я хотел бы видеть ее своей подружкой, возлюбленной, женой, да только она меня не замечала. Тули был примерно моих лет, но он по большей части занимался техообсуживанием «Музы», хотя при необходимости участвовал в массовых сценах.