Сироты вечности

Он говорил правду. Кемп, Тули, Бербенк – они у нас чаще других говорили с «Музой» – принялись встревоженно ее окликать (если она собиралась включить двигатели для торможения, то это требовалось сделать прямо сейчас), однако «Муза» не отвечала.

– О Абраксас, единение всех противоположностей, ужас Солнца, сердце Солнца, помоги нам, – взмолился Старый Адам.

Сквозь корпус вплыл синий шар футов двенадцать в поперечнике. Мы вскочили и бросились прочь с его пути.

Поначалу от страха и растерянности я вообразил, будто здесь оказался шар с мумией «Музы» из нижнего отсека, но этот был больше и вообще другой. Синева была иного оттенка, а сам шар светился изнутри. В воде или жидкости плавало живое существо, золотистое, смутно похожее на земноводное, ростом футов восемь. Я видел что-то вроде лица, что-то вроде глаз, разрез рта, большие жабры, золотисто-зеленую чешую и две рудиментарные руки, как у недоразвитого зародыша, но с изящными маленькими ладошками и пальцами.

Внезапно неподвижное тело драгомана заговорило:

– Мы сожалеем, что причинили вред представителю вашего биологического вида. Он сейчас неживой. Мы воскресим его, дабы исправить свою оплошность.

Все молчали, пока Аглая не выдавила:

– Вы – пимены?

– Мы не собирались причинять вред этой особи, когда отбирали ваш корабль у низших мироправителей, – сказал мертвый драгоман, все так же лежа в амортизационном кресле. Вязкая чернильная жидкость по-прежнему текла у него из глаз и уголков рта.

Я помнил катехизис, которому отец учил меня на Земле бесконечными дождливыми днями в стеклянной комнате. Столетия назад, когда контакт с архонтами положил конец самоуправлению человечества, Абраксас открыл нам четыре уровня наших повелителей, четыре этапа нашей собственной вечной эволюции в случае, если наши физические тела вернутся на Землю, а наши психе и пневма будут достаточно чисты для восхождения на четыре круга.

Архонты – низшие мироправители. Пимены, которых ни один человек на нашем веку не видел даже издали или мельком, – пастыри. Демиурги – полутворцы. (Это они создали нашу ущербную, неудачную Землю и вселенную.) Абраксы – расколотые сосуды Абраксаса, верховного бога противоположностей.

Драгоман сел в кресле, упер плоскостопые ноги в пол и вытер с безгубого рта чернила. Его синаптические волокна висели как мокрые побеги. Обведенные черным глаза смотрели на нас без видимой тревоги.

– Что случилось, пока я был мертв?

Прежде чем мы успели ответить, он заговорил снова, но голос звучал монотоннее, куда более равнодушно, чем мгновение назад. Теперь через него говорил земноводный пимен в синем шаре.

– Через несколько минут мы совершим посадку. Через час и одиннадцать минут вы должны будете показать миметический эпизод по вашему выбору. Для вас приготовят подходящее место. Там будут те, кто воспримет ваши образы и звуки… публика.

– Час одиннадцать минут! – воскликнул Кемп.

Мы все не спали около полутора суток. Мы уже сыграли «Много шума из ничего» и лучшую «Трагедию о Макбе…», простите, Шотландскую пьесу, какую когда-либо видели, не говоря о том, чтобы самим принимать в ней участие.

– Час одиннадцать минут? – повторил он.

Однако пимен и его шар уже исчезли, выплыли через корпус и скрылись из виду.

Корабль пименов мягко поместил «Пылающую Музу» в нишу на верхнем этаже хрустальной башни – мы прошли через какую-то плотную, но проницаемую мембрану, оберегающую жидкость (не говоря уже о ее обитателях) от космического холода снаружи, – затем другие существа с зелеными, золотыми, красноватыми и голубыми жабрами, посредством крохотных ручек управляющие изящными реактивными санями, с невероятной скоростью спустили нас на милю-две по заполненной жидкостью кристаллической колонне.

– Суперкавитация, – пробормотал Тули.

– Что? – рявкнул Кемп.

– Ничего.

Наш механик, после того как «Муза» перестала ему отвечать, сделался мрачен и неразговорчив.

Почти весь час десять минут спуска – пимены на водяных скутерах тащили и толкали нас через облака и сине-бирюзовое море – мы спорили, какую пьесу ставить.

– «Ромео и Джульетту», – настаивали Аллейн и Аглая.

И ничего удивительного: это была их пьеса. Старперам вроде Кемпа, Конделлы, Адама и даже Хемингса в ней отводились роли второго и третьего плана.

Кемп забраковал их предложение.

– Возможно, это самый важный спектакль за всю нашу историю, – сказал глава труппы. – Мы должны показать лучшее. Лучшее и у Барда, и у нас.

– Ты то же самое говорил вчера, – сухо заметила Аглая. – Когда нам предстояло играть перед архонтами.

– Тогда это было правдой, – возразил Кемп. Он так устал, что голос у него хрипел. – А теперь это еще в большей степени правда.

– И что тогда? – спросил Бербенк. – «Гамлет»? «Лир»?

– «Лир», – решил Кемп.

«Кто бы сомневался!» – горько подумал я. Для самого важного нашего представления Кемп выбрал пьесу, созданную для Кемпа. Вселенная стареет, Земля утратила свои океаны, человеческий род порабощен, у него отняли культуру и будущее, но актеры по-прежнему считают строки.

– Я буду Корделией? – спросила Аглая.