Сиваш

Матвей ехал и все смотрел на Сиваш. За сто верст отсюда у Арабатской косы он синий, глубокий, можно переплыть на лодках. Здесь, на Перекопе, Сиваш то синий, то белый, мелкий, на лодках на перебраться. Летом от солнца и ветра испаряется Сиваш, соль на дно оседает. Скребками в кучу собирай — и, если не боишься, вези, продавай. Здесь и есть соляной промысел.

Из моря заходит в Сиваш кефаль и плоская, как фанера, камбала; забегает бычок-сивашник. Иной раз выловишь и чудо: иглонос, вроде шила; морской конек — передняя часть похожа на конскую голову. Бегут в Сиваш и лобанок, и хамса, и сельдь, и песочник, и ставрида. Бывает, пойдут косяками — весло стоит. Но это к Арабатской косе поближе. А на здешнем конце нет рыбы — крепок рассол. К тому же летом нагревается он солнцем, хоть яйца вари.

Приливы и отливы гоняют рыбу из моря в Сиваш и обратно. Бывает, зайдет с приливом, а назад ей хода нет, не может пробиться в море. В хорошее время приходит веселая кефаль. Кефаль жары не боится, хорошо переносит соленость, ей даже сивашский запах нипочем. Приятно живет, упитанная, такая жирная, лучше, чем в море. А если живет рыба, значит, есть глубокие места, можно утонуть…

Называют Сиваш — «Гнилое море», но что же в нем гнилого? Несметно птиц — собираются большие базары. Весной и осенью на перелетном пути здесь станция для отдыха и корма. Скопляются тучи уток, гусей. Смотришь — и лебеди, гагары, чибисы, кулики. На берегах чайки-хохотуньи ловят полевых мышей. Гомон, пение, крик, кряк — голова закружится. И солнце жарит, и небо синее, и простор.

Вода из морей приходит, хлещет и хлещет, разливается, приносит соль… Дождей и снегов разбавить рассол — не жди. И стока в Сиваш не заметишь, берега высокие, сухие, роса уходит в землю. Возможно, где-нибудь на дне Сиваша бьют холодные родники — в этом Матвей не был уверен.

«Все это в штабе не обрисуешь, да, пожалуй, не к чему, — думал Матвей. — Скажу только, что путь через Сиваш возможен».

* * *

В Григорьевке Матвея на час поместили в хате с красноармейцами, получил котелок, сухой паек. Потребовал крепкие ботинки — свои разваливаются. Командир пообещал выдать. А красноармейцы говорили:

— Ничего, товарищ проводник, сбросим в море барона — оденем тебя лучше не надо. Получишь все новенькое, специально от английского короля.

В пять часов понеслись в Чаплинку, в главный штаб. Когда прибыли на место, уже было темно. Большая хата сверкала освещенными окнами — военные не жалели керосину. Одни верховые уносились в степь, другие подлетали к штабу и спешивались чуть ли не на скаку. Фырчал автомобиль, мотоциклетки исходили треском, вот-вот кончатся, рассыплются на мелкие куски.

Часовой дал дорогу, Матвей вошел в помещение, посмотрел с порога. На лавках, на табуретах сидели и будто чего-то ждали командиры в шинелях. На столах белели бумаги, пылали лампы. В углу теснились винтовки, пахло ружейным маслом, седлами и керосином.

Один — голубоглазый в гимнастерке и без шапки, короткие волосы на голове торчком, борода каймой вокруг чистого лица — сидел боком к столу и задумчиво смотрел на дверь. Матвей переступил порог, как всегда, язык за дверью не оставил:

— Добрый вечер!

Этот, голубоглазый, как на пружинах поднялся, подошел к Матвею и негромко спросил:

— Как ваша фамилия, откуда вы?

Матвей назвался и сам спросил:

— А вы кто будете?

— Командующий фронтом Фрунзе, — ответил тот просто.

Матвей одобрительно кивнул:

— Тогда ладно, задавайте вопросы.

Командиры на скамейках засмеялись. А Фрунзе с улыбкой подал Матвею стул.

— Расскажите нам про Сиваш. Все, что знаете.

— Это можно. Воевать трудно — рассказывать легче…

Не торопясь, Матвей рассказал, каким бывает Сиваш в разное время года. Добавил, что в нем много бывает разной рыбы, что на перекопском конце Сиваша рассол очень крепок, чего рыба не выносит. От большой солености рыба слепнет, потому не идет туда. Можно сказать, не хочет заживо стать селедкой…

Раз просили говорить подробно, Матвей с душой поведал про птичьи базары, про лебедей и чаек. Командиры притихли, на лицах блуждают улыбки, будто вспомнили что-то далекое, славное, когда сами ловили рыбу или слушали птиц.

А Фрунзе все спрашивал и спрашивал, будто хотел поселиться у Сиваша на всю жизнь.

Посмеялся Матвей над теми, кто считает Сиваш просто заводью, каким-то заплесневелым болотом. Фрунзе подхватил:

— Да, многие так думают. «Сиваш» по-турецки значит «грязь».

«Ты смотри, какой он, этот светлоглазый! Он и турецкий знает».

— Сиваш не болото, — продолжал Матвей. — Он сурьезный и от ветра зависит. Ветры у нас сильные, без остановки день и ночь. Направление имеют то от Перекопа к Азовскому морю, то от моря к Перекопу. Начинается этот ветер — гонит, гонит море к нам. Даже в степь, в низинки, забегает море. А начнется заходный ветер — вода бежит обратно в море. Последние дни, товарищи, ветер дует с захода, сгоняет воду за Арабатскую косу. Недели две назад вода стояла на аршин — нынче ушла. Показались все меляки, открылось дно, считайте, сплошь до крымского берега.

Многие командиры зашевелились, доставая карты.