Сиваш

Небо затянула густая мгла, звезд не видно. С юга, со стороны Перекопа, веяло холодом. На Перекопе было тихо, орудия и пулеметы молчали. Тихо было и в селе. Кое-где, почти у самой земли, маячили расплывчатые огоньки. Все тысячи бойцов в степи перед Перекопом и Сивашом спали, застигнутые темной ночью, сваленные усталостью. Фрунзе всматривался в темноту и словно видел их. Кому посчастливилось, те спали в хатах, на соломе и просто на глиняном полу, вповалку — голова на чужих ногах иль на груди; дышали хором, похрапывали. Иные стонали, плакали или невнятно бормотали во сне. Может быть, людям снились родные края, летние зеленые луга Сибири, Ярославщины, просторы Волги, азиатская жара и пески. Может быть, сквозь сон тревожил глаза желтый свет лампады-коптилки и казалось, что разгорается заря, мать будит идти в поле… Хорошо тем, кто оказался под крышей. Другие набились в хлевы, притулились под стожками с заветренной стороны, зарылись в солому. И оттуда слышалось могучее дыхание. Крепко спит боец, винтовку прижал к себе или лег на нее боком, сумку положил под голову, фляжку, подсумок — на живот.

Фрунзе пригляделся к смутным силуэтам в садочке. Ездовые в повозках укрылись попонами, дерюгами. Казалось, в повозках лежит просто груз, но вдруг зашевелится груз, забормочет… Эти люди, совершившие удивительный бросок от Днепра к Сивашу, отважно пойдут и на штурм, думал Фрунзе. «Даешь Крым!» Последние дни только этим жили все полки и дивизии, для этого кормили лошадей, чистили оружие, починяли сапоги, учились резать проволоку, мерзли в степи на холодной земле, старались запастись как можно большим количеством патронов, воевали за каждую пару сапог. Армия, жители окрестных сел, Республика — все теперь стали лицом к Перекопу и Сивашу. Бойцы непременно овладеют Перекопским валом. И овладеют в кратчайший срок, потому что каждый выигранный час — это тысячи спасенных жизней.

Наверху мгла поредела. Командующий смотрел на звезды, замерцавшие в ночном холоде неба. Будто по звездам хотел узнать, удастся ли задуманное дело…

К Фрунзе молча подошел Гусев. По стеклам его очков скользнули серебристые лучи звезд. Закурил и вполголоса сказал:

— Каленая каша заварена, теперь, знай, шевелись, помешивай.

— Все будет хорошо, — так же тихо ответил командующий, — финал абсолютно ясен, что ни говорили бы иные умники…

Ему казалось, что решение идти вброд нельзя приписать целиком себе и даже Военному Совету. Оно принято всеми… Идея перехода витает в воздухе. Командир, боец, даже крестьянин в селе — все думают о переправе. А Ильич еще три недели назад телеграфировал… И звезды с неба народ возьмет. От его воли, от его состояния зависит победа. Нужно только быть чутким, слушать, видеть и не упустить момента.

Так думал и Гусев, но признался:

— И все-таки вот здесь, в груди, скребет…

— Естественно, — с глубоким спокойствием произнес Фрунзе.

Гусев помолчал, вдохнул холодный воздух.

— Верю в счастливый исход, только не нужно излишнего оптимизма. Когда расшибли Врангеля под Каховкой, мы в состоянии восторга писали об этом Ильичу. Помните его ответ? Теперь сложнее. Возможно, Врангель уже знает о наших намерениях.

— Возможно, — откликнулся Фрунзе. В черной тени от хаты, где он стоял, послышался его тихий и неожиданно беспечный смех. — Возможно, разведка уже и доложила. Но представляю картину: не верит генерал, говорит: утка, красные хотят надуть…

И белый штаб знал о свойстве Сиваша — мелеть. Но переправа половины армии для белых сказка. Человек революции для них загадка.

— Клянусь вам, не поверит этому Врангель. Генеральский ум не схватит истины. Глазам своим не поверит, когда на Литовском окажутся наши войска.

Гусев проговорил:

— Да будет так…

Фрунзе задумчиво продолжал:

— Крым возьмем, потому что люди этого хотят. Отсюда и силы, и перспектива… Если действовать в согласии с чаяниями народа, то ни капельки не страшно. Абсолютно! Когда вижу такую огромную силу, я просто не понимаю, как можно не победить. Сиваш — не лужица, но говорят: правда со дна моря выносит… И посему, голубчик Сергей Иванович, айда в хату, людей — на ноги и катим к Днепру, на Берислав.

По стеклам очков Гусева снова скользнула серебристая блестка.

— Отличная ночка.

— Кончается, однако. Теперь уже только в машине вздремнешь.

Где-то на дальних улицах залаяли собаки. Ночь посветлела. По-за хатами простучали копыта. В воздухе потянуло кухонным дымком.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

1

Феся и Антон к вечеру остались в хате одни. Антон вновь собирался в поход. Знала, что он уйдет, ведь не на жительство явился с дивизией. Она с Антоном, может быть, последний раз говорит в этой чистой хате с половичками, с лавками, со столом под клеенкой, с висячей керосиновой лампой, с беленой разрисованной печкой, в хате, в которой познакомились полтора года назад.

За стенами на холодных улицах шумело, гудело, а тут было тихо, жарко. Но Антону нужно было идти.

Феся завернула в чистую, просоленную, слегка влажную тряпку большой кусок сала, в вещевой мешок положила буханку хлеба и связку вяленых бычков.