Сиваш

— Накуривайся тут, ребята, там курить будет нельзя.

Матвей понял, что «там» — это на Сиваше. Стало быть, вот-вот трогаются, решились, идут. Фрунзе послушался его совета. Взялся Матвей — вот и пойдет. Кто-то должен идти. Тот, кто лучше знает дорогу. Он знает.

Как только командир сказал: «Там курить будет нельзя», — по рядам в темноте пробежал шорох, всем захотелось закурить. Торопливо доставали кисеты, скручивали махорку, слышно было, как отрывают бумагу. Задвигались огоньки, временами с треском загорались скрутки, снизу освещая заросшие мрачноватые лица. Наверно, не одному думалось: «Может быть, последняя…» Наверно, Сиваш казался им страшным болотом, ведь они не знают, что есть и крепкие места.

Захотелось курить и Матвею — как один, так и все. Против обычая — поспешно скрутил папиросу, сильно потянул. Воздух был влажным — а холодало. Подумал: «Будет туман… Надо об этом сказать людям, чтобы меньше беспокоились, — за туманом, как за стеной, — безопасно».

Слез с брички, пошел на голоса командиров, одному из них осветил цигаркой лицо — и обрадовался: Антон Горин. Он в буденовке, застегнутой на горле, вооружен винтовкой, идет с этой колонной. Матвей взял его за плечи:

— Стало быть, идем вместе, Антон. Я вроде как в первом ряду, со знаменем…

— Значит, вместе! Думал, из Григорьевки, Владимировки поведете.

— Нет, сюда потребовали. А что у меня в хате, расскажи, двое суток я не был дома.

— Всё цело, Матвей Иванович. Феся пошла в госпиталь. Там доктор учит перевязки делать. Горка — тот на улице.

— А я к Фрунзе ездил, аж за пятнадцать верст, — сказал Матвей, и сразу — о другом: — Ну, Антон, что будет дальше? Ты давно уже для меня как родной.

— Все будет хорошо, Матвей Иванович. Вернетесь утром, а я пойду дальше, — сказал Антон. — Вернетесь, передайте Фесе, пусть не тревожится… Вам не боязно, Матвей Иванович?

— А зачем трусить? — ответил Матвей. — Что ж я, в солдатах не бывал? Да и не один иду.

— Вот именно, — подхватил Антон. — Не один, в этом все дело, все счастье.

На обрыве возле хатки замелькали неясные фигуры. Подошли старшие командиры. В колонне все уже накурились. Матвей услышал хриплый начальнический голос:

— Сейчас выступаем… А вы, товарищи, кто остается здесь, через полчаса зажгите костры. Проводник! Где проводник?

— Я здесь, — отозвался Матвей. — Слушаю.

— Скажите, вам костры нужны, чтобы не сбиться с направления?

— Не помешают, — ответил Матвей и подумал: «Нескладно, уйду, не попрощавшись с детьми. А может случиться, убьют, нападет разведка, или выйдешь в темноте на пулеметы…» Но бежать домой — версту — прощаться было уже поздно, даже на лошадях не успеть. В темноте Матвей потерял из виду Антона. Сердце скребнуло.

Командир закричал в темноту:

— Внимание! Товарищи, помните приказ: идти всем вперед, как один. На Сиваше никакого шума! Громких разговоров, крика, стука не может быть. Тишина и тишина, чтобы нас не обнаружили… Знамя — вперед!

* * *

Смутно видное в темноте развернутое знамя проплыло над головами. Кто-то напоследок сильно затянулся цигаркой, вспыхнула бумага, крохотное пламя на миг скользнуло близ полотнища. Красный, теплый свет знамени овеял душу. Свет сразу же погас, но Матвей на всю жизнь его запомнил…

«Мука и радость все чаще в паре ходят, — подумал Матвей. — Если вернусь домой, то это шествие через Сиваш останется моей памятью до конца дней и от людей будет уважение. Если убьют, то дай же бог, чтобы не зря. Лишь бы благополучно довести до того берега… Дай же, господи, ясную голову, чтобы не обмануться в ночи и достигнуть желанного берега в хорошем месте, чтобы всем смерти избежать».

Словно молился, хотя, по совести, не очень-то дружил с богом. Ведь бог только тогда поможет, когда сам себя не подведешь…

Послышался голос командира:

— Проводник, вперед!

— Иду, иду, товарищи, — отозвался Матвей. — Вот у меня длинная палка — ночные глаза.

Матвей пошел рядом с командиром, впереди знамени. За ними, слышно, шевельнулась, двинулась вся колонна. Медленно спустились под уклон и вот уже ступили на дно Сиваша. Под ногами захрустел высушенный морозом песок.

Пока еще по крепкому у берега грунту взяли быстрый шаг, двигались без слов. Матвей только слышал позади себя сиплое от изморози дыхание людей: «Ах-ха… ах-ха». Бойцы шли, и им некогда было удивляться: сколько ни воевали — в степях, в лесах, в городах, — никогда еще не двигались в наступление по морскому дну. Спешили, словно хотели за три минуты добежать до того невидимого берега. Когда стояли на берегу, в небе горели звезды, сейчас они будто задернулись мутной занавеской. На Сиваш садился туман. Скоро он навалился, густой, непроглядный. Под ногами не видно стало дна.

«Хорошо, не заметят, — подумал Матвей. — Худо лишь проводнику, не видно ничего. Угадываю путь, как летучая мышь».