Сиваш

Как только вышел Матвей, Фрунзе вернулся за стол и замер, опустив голову. Почти сразу же наступила настороженная тишина. Негромкий голос его звучал отчетливо и проникновенно.

— Позавчера я проезжал вдоль железной дороги, по главному пути отступления противника. Даже на беглый взгляд потери Врангеля колоссальны. Но, как вы знаете, дело еще не завершено… На нашу долю выпало разрешить окончательно самый большой вопрос нашей жизни — извлечение крымской занозы из тела советских республик…

Не спуская глаз, сквозь редеющий дым, командиры смотрели ему в лицо. Поняли, что им принято твердое решение. А Фрунзе продолжал:

— Я прекрасно знаю, что вы и бойцы не хотите ждать. Сейчас открытая атака — лучший путь к успеху. Есть два пути на полуостров. Один — на левом крыле, с переправой на лодках в устье Салгира. К величайшему сожалению, мы вынуждены отказаться от него. Однако есть другой план, более дерзкий, но и более надежный. Я говорю о переходе половины Шестой армии по сивашскому дну в тыл Перекопскому валу. Подчеркиваю: надо переправить через Сиваш не роту, не батальон, не полк и даже не дивизию, а половину армии!

Хоть и ожидали этих слов, все в помещении будто качнулись, от дружного вздоха лампа мигнула. Фрунзе захватил воздуха и продолжал звонче:

— Красная Армия как сказочный богатырь. Она сильна своим смелым полетом… Но перед нами — стены укреплений и таинственное дно Сиваша, нет простора. Стало быть, заменим полет упорством, утроенной смелостью и расчетом… Полная уверенность в успехе позволяет мне приказать: переправу через Сиваш, выдвижение в тыл Перекопскому валу и одновременный штурм вала в лоб начать завтра же, буквально через несколько часов. Крымский барон не спасется!

Снова пронесся дружный вздох. И сразу же из темных углов послышались голоса. Гекало громко сказал, что Ударная огневая готова идти на штурм. Об этом же доложил Блюхер. Последние дни дивизия училась резать проволоку, ползти.

Но вот поднялся начальник Пятьдесят второй дивизии, штаб которой стоял во Владимировке, на берегу Сиваша. Багровый от волнения, с лихорадочно блестевшими глазами, начдив хрипло заговорил:

— Надо подумать… Штурмовать посуху — это что! А как по морю людей вести? Шутка, что ли? Ведь это ж всех утопить. Кто его знает, Сиваш. На грязной дороге застреваем, бывает, на сутки. А тут восемь верст моря.

Прихрамывая, Фрунзе быстро вышел на середину комнаты.

— Когда Суворов шел через Альпы, один солдат говорил товарищу: «Нет, на эти горы не взойти, эти горы не взять!» — «А если будет приказ? — спросил товарищ. — Если прикажет командир? Как быть?» — «Если прикажет командир, — ответил солдат, — если будет такой приказ, то ничего не поделаешь, придется эти горы взять». Ваш смех считаю одобрением слов того солдата… Приказ, товарищи, все слышали. Подтверждаю каждый пункт этого приказа.

Начальник Пятнадцатой дивизии Раудмец поднялся во весь рост и заявил, что у него знающие проводники-крестьяне и что Пятнадцатая дивизия не боится идти через Сиваш. Добавил меланхолично:

— Потинок нет, все посые…

Все засмеялись. А потом послышались напряженные голоса:

— Переходить ночью… Разом в нескольких местах… Пустить вперед штурмовую колонну… Человек триста конников тоже вперед… А на той стороне Литовский отросток — это слепая кишка. Без пушек не вылезть из нее в тыл валу…

Фрунзе сам на совещании не курил, но другим не запрещал. Командиры из уважения к нему старались воздерживаться от табака, однако, волнуясь, дрожащими пальцами жадно хватали кисеты, и дым валил, как на пожаре. Сквозь сизые, освещенные керосиновыми лампами табачные облака к Фрунзе доносилось:

— Ясно… Приказ будет выполнен… Отложить — хуже… Нынче мужик хорошо сказал… Трясины обойдем…

Совещание кончилось. Командиры поднялись во внезапной торжественной тишине, каждый за руку прощался с Фрунзе и выходил. Накинув бекешу, Фрунзе вышел за последним на темную улицу, утыканную точками цигарок. Смутные фигуры уходивших к повозкам, к тачанкам командиров сразу же исчезали в темноте.