Сиваш

— Интересный момент, конечно, его надо ловить, — при всеобщем внимании продолжал Матвей. — Ветер такой не долго дует, сделает кружок, утром проснетесь — он уже рвет от моря, и море опять бежит к нам. Как говорится, на ветер надеяться — без помолу быть. Сейчас дно сухое. Правда, не везде. С закрытыми глазами не пойдешь, а то и врежешься по колени, по грудь. Грязь местами такая, что влезть в нее легко, а вылезть — и не придумаешь. Держит, как цепями. Есть и чеклаки — ямы, сверху подсохло, даже трещинки, а под коркой — глубина. В такое место ступишь — и с головой. От Григорьевки и Владимировки дно — иди, не бойся. А вот от Строгановки и Ивановки не разбежишься, честно скажу. Бывали случаи, повозку с волами утаскивало. Сперва колеса уйдут, ноги увязнут по брюхо, потом уже и хребтов не видно, а вот уже только рога.

— Как скоро заливает Сиваш, если меняется ветер? — с большой серьезностью спросил Фрунзе.

— С ветром море бежит по самой середине Сиваша, узкой полосой, как река, — отвечал Матвей. — Минует Ивановку, Строгановку, Владимировку, Григорьевку, упрется в перво-константиновскую греблю, начинает разливаться. Бывает, что и выше гребли поднимется. Три-четыре дня хорошего ветра — и Сиваш полон, как тарелка… И еще вот что скажу: если идти через Сиваш с войском, с артиллерией и конницей, то надо полюбоваться тем берегом. Не всюду можно на него взлезть с конями и с орудиями. Берег подмытый, обрывистый, как стена. Сажени две. Не то что с орудием — сам не взберешься. Но есть и низкие места. Это — где балки выходят в Сиваш. Здесь выйдешь на берег незаметно… И еще такой совет. На той стороне захочешь пить или пулемет остудить — пресной воды нету. Значит, и бочки с водой вези с собой в наступление.

И тут этот Фрунзе задал неожиданный вопрос:

— Товарищ Обидный, вот вы — бывший солдат, скажите, если бы были командующим — послали бы сейчас войска через Сиваш?

— Если не смеетесь надо мной, то отвечу, — сказал Матвей. — Идти или не идти через Сиваш — вам виднее. Напролом через вал будет тяжело, это вы лучше меня понимаете. А через Сиваш — на это надо решиться, ловить момент. Конечно, риск большой — броды нестойкие: сейчас так, а завтра этак, ведь вода тактику не знает. Но идти можно. Даже ехать можно… Я бы послал войска. Вот вам мой твердый ответ от моей совести, если не испугаться. А дальше как хотите, уговаривать не стану… И последнее, что скажу, товарищи: видел врангелевцев и самого пришлось встретить — не забуду. У них отчаянность большая, что мне в голову запало, отчаянность — их сила. А это — как солома: жарко горит, но скоро прогорает. Можно разбить, я считаю.

Матвей замолчал, все заговорили вполголоса, а Фрунзе быстро шагнул к Матвею, крепко пожал руку.

— Большое вам спасибо, товарищ Обидный. Ваши советы учтем. Спасибо!

— Не за что, — ответил Матвей. — Что знал… Ведь всю жизнь на Сиваше… Теперь позвольте маленький вопрос. В Григорьевке обещали выдать ботинки, пока не дали. Как я пойду, если будет решение идти?

Брови у Фрунзе поднялись, он что-то сказал своему помощнику, наверно адъютанту, а потом Матвею, спокойно, негромко:

— Ботинки получите, — еще раз пожал руку. — До свидания, проводник!

Пока Матвей докладывал о Сиваше, в помещении поприбавилось военных…

7

Рассказ строгановского крестьянина слушали вызванные на встречу с Фрунзе начальники и комиссары дивизий Шестой армии, стоявшей перед валом и Сивашом. Все собрались в штабе блюхеровской дивизии, самой сильной на фронте, называвшейся Московской. Начдив Блюхер-Медведев (Фрунзе давно знал его, еще по Сибири), как хозяин, сидел без шинели, на виду, смуглый, с густыми каштановыми рассыпающимися прядями волос. Он курил, время от времени поднимал темную бровь и зорко озирался.

В подчинение ему Фрунзе передал Ударную огневую бригаду — гордость Республики, пятнадцать тысяч бойцов, кавалерийский и два пехотных полка, роту связи, два бронепоезда, звено самолетов, четыре танка «рено». Это была маленькая армия, оснащенная огнеметами и бомбометами, любовно одетая в новые шинели с «разговорами»; обшлага и воротники шинели у пехоты были малиновые, у артиллерии — красные, у кавалерии — синие, а штаны из алого гвардейского сукна; все в сапогах с кожаными голенищами.

На совещание явился комиссар этой бригады, тонкий молодой Иван Гекало. Он, собиравший бригаду в Казани, славился душевностью своей речи. Совсем недавно — десятого сентября — на параде бригады в Казани Подвойский вручил Гекало награду — часы — и поцеловал.

Среди напряженных голосов слышался тенор Ивана Ивановича Раудмеца, начальника Пятнадцатой Инзенской дивизии (у него в штабе в Строгановке и был Матвей).

Над головами от окон и двери тянулись космы табачного дыма. Дверь часто открывалась — доносились отдаленные глухие удары орудий, нервное ржание лошадей возле хаты, а в коридоре раздавался торопливый звон шпор. Никто не прислушивался к этим звукам. Думали о переходе через Сиваш. Верилось и не верилось, что можно идти по дну Сиваша. Не фантазия ли это? Ждали окончательного слова Фрунзе.