Сиваш

Поезд шел довольно скоро. По сторонам дороги раскинулась широкая степь, проплывали редкие одинокие хутора, припорошенные замерзшим туманом скирды, низкорослые, тощенькие, голые акации, приземистые разбитые строения. Фрунзе упорно ловил в окне вагона мелькающие картины на местах недавних боев. По сторонам полотна железной дороги степь была изрыта снарядами, завалена опрокинутыми вагонами, сломанными повозками. Вот-вот паровоз заденет скинутую с рельсов платформу. Третья от Мелитополя станция сожжена. (Уцелели, на счастье, огромные пакгаузы с пшеницей и ячменем. Врангель гнал вагоны с зерном, но не успел протолкнуть их в Крым, бросил.) На путях громоздились искалеченные вагоны, паровозы, навалы военного добра: белые взорвали эшелоны с боеприпасами. Вагоны еще горели, слышались глухие удары и треск — рвались снаряды, лопались патроны. На двадцать сажен от пути степь усеяло гильзами от патронов и снарядов разного калибра. Занятый неотступной думой о предстоящем сражении, Фрунзе, в сущности, не переставал мысленно спорить с противниками немедленного штурма. Соскочив на землю, сунув руки в карманы бекеши, сказал:

— Видите, как спасались врангелевцы? Это ведь полный разгром. Вот вам подтверждение, что решение наше штурмовать немедленно — абсолютно правильное. При любых обстоятельствах.

Пришлось снова пересесть в автомобили. Было морозно, в ясной сини еще высоко стояло холодное желтое солнце. Ночью выпал иней, былинки на земле стали мохнатыми. Не было и помину о распутице, которой опасался Фрунзе. Степь твердая, ровная, лишь местами пересеченная неглубокими балками, — как дорога! А дорога крепкая, как кость.

Но что это за холмики близ проселочной дороги? Один, другой, без числа… Эх, дела! Это ж заиндевевшие трупы убитых и загнанных лошадей. Невольно дрогнешь. Фрунзе снял рукавицу, достал часы, принялся считать, сколько холмиков минует в течение трех минут. Не поверил своим глазам, снова считал: десятки и десятки…

— Смотрите, какая колоссальная убыль лошадей! — Повернулся к Гусеву. — Целое кладбище верных друзей пахаря. Каково-то будет крестьянину весной! Хоть самому впрягайся в плуг, хоть на свиньях паши! Как посеет Советская Республика? Но если сейчас кончим с крымским бароном, то весной армия сумеет помочь крестьянину посеять. Надо подчеркнуть это в наших беседах с красноармейцами и населением. Непременно!

Позади остались хутора, занятые Сводной курсантской стрелковой дивизией и Интернациональной кавалерийской бригадой. То там, то здесь среди редких хатенок вились дымки костров. Расседланные лошади, покрытые попонами, уткнулись мордами в мешки. Бойцы, видимо, сюда привезли из пакгаузов ячмень; здесь фураж под боком, а что на побережье?

Красные крыши вдали над южным и западным горизонтами — открылся район расположения Четвертой армии, на действия которой Фрунзе возлагал самые большие надежды, разумеется, если придут канонерки. Фрунзе велел свернуть на проселок круто влево, прямее выехать к тупому клину, где сходятся азовское и сивашское побережья и начинается Арабатская стрелка.

К побережью подъезжали при высоком солнце. Степь пустынная, ровная, как море в тихую погоду. И будто из моря выплыло раскиданное, прижатое к земле селение. Автомобили влетели на широкую прямую улицу между белыми стенами хат под красной черепицей.

Здесь обосновался штаб Девятой дивизии, которая пойдет по Арабатской стрелке. Начштаба доложил Фрунзе, что бойцы — под крышами, хлеб и фураж подвезены, дивизия готовится к наступлению. Но вот беда: бьют с моря белые корабли, не дают и шагу сделать по стрелке. Наших канонерок пока не видно. И подойти — как подойдут? У берегов — лед. Фрунзе спросил, крепкий ли, и, не дожидаясь ответа, пошел к автомобилю.

— Подъедем к берегу!

Вот оно — море Сиваш! Видно и без бинокля. Фрунзе привстал в машине. Белое, но это не соль, здесь вода должна быть глубокой. Фрунзе еще раз взглянул: «Да, лед!»

Автомобили подошли к самому берегу. Фрунзе прошелся по льду, с силой, до боли в пятке, ударил каблуком.

— А там, в Таганроге, комфлоты, наверно, считают, что у них… у них уже айсберги! Вряд ли придут корабли…

На обратном пути Фрунзе сидел откинувшись на кожаную спинку сиденья, забыв застегнуть бекешу, не чувствуя бьющего в лицо колючего ветра… Похоже, что план перехода по Арабатской стрелке рушится…

Автомобили помчались к железной дороге, но теперь вдоль берега Сиваша, на запад. В степи показался странный обоз из пароконных бричек. На них лежали наискось большие рыбачьи лодки. Красноармейцы-ездовые настегивали лошадей, согреваясь бежали рядом с плывущими над дорогой лодками. Фрунзе велел остановить автомобили — подальше от обоза, не испугались бы крестьянские лошади.

— Кто старший?

— Я, товарищ командир, — издалека ответил красноармеец с передней брички и остановил обоз. Фрунзе скорым шагом подошел к старшему и с каким-то острым, прямо-таки мальчишеским любопытством спросил, куда везут столько лодок. Ездовой отвечал, что к мостам на Чонгар, мосты побитые.

— А весла не забыли?

— Нет, не забыли, на дне в повозках, товарищ начальник.