Скала Прощания. Том 2

Крылья миллионов бабочек затрепетали и зашелестели.

– Останусь?.. – Ничего не понимающий Саймон повернулся к Джирики.

Обычно спокойное лицо принца превратилось в маску потрясения и скорби.

* * *

Когда они шли обратно к дому Джирики, Саймон молчал. Медленно спускались сумерки, и остывавшую долину наполнили запахи и звуки безупречного лета.

Ситхи не нарушал молчания и вел Саймона по запутанным тропам, кивками и легкими прикосновениями указывая направление. Когда они приблизились к реке, которая текла мимо двери дома Джирики, голоса ситхи слились в песне, доносившейся с ближайших холмов. Мелодия, эхом проносившаяся по долине, состояла из серии изощренных пассажей: приятных, но с легким присутствием неблагозвучий – так лисица появляется и исчезает в густом кустарнике. Песня была удивительно плавной и прозрачной, и через какое-то время Саймон понял, что невидимые музыканты вплетают свои голоса в журчание реки.

Потом вступила флейта, вызвавшая рябь на поверхности музыки, точно ветер, вспенивший волны в реке. Внезапно Саймон почувствовал странность этого места и ощутил одиночество, диковинную пустоту, которую не мог заполнить Джирики или кто-то из других ситхи. Несмотря на всю свою красоту, Джао э-тинукай’и теперь казался ему клеткой. Саймон знал, что посаженные в клетку животные слабеют и быстро умирают.

– Что мне теперь делать? – безнадежно спросил он.

Джирики посмотрел на сверкавшую реку и печально улыбнулся.

– Гулять. Думать. Учиться играть в шент. В Джао э-тинукай’и много способов проводить время.

Когда они подошли к двери дома Джирики, водяная песня уже каскадом сбегала с заросшего деревьями склона, окружив их скорбной музыкой, постоянно менявшейся, но неспешной и терпеливой, как сама река.

Глава 23. Глубокие воды

– Клянусь Элизией, Божьей Матерью, – сказал Аспитис Превес, – какие ужасные испытания вам выпали, леди Мария! – Граф поднес чашу к губам, обнаружил, что она пуста, постучал пальцами по скатерти, и его бледный слуга поспешил ее наполнить. – Подумать только, с дочерью дворянина так плохо обошлись в нашем городе.

Они втроем сидели за круглым столом графа, паж убирал со стола остатки очень неплохого ужина. Мерцавший свет ламп вызывал неровное движение теней на стенах, снаружи в парусах шумел ветер. Две собаки графа сражались под столом за кость.

– Ваша милость очень добры. – Мириамель покачала головой. – Владения моего отца совсем невелики, всего лишь свободные земли. У нас одно из самых маленьких баронетств во всем Селлодшире.

– В таком случае ваш отец должен знать Годвига. – Аспитис говорил на вестерлинге не слишком чисто, и не только потому, что для него это был не родной язык: кубок в его руке уже несколько раз пустел и наполнялся вновь.

– Конечно. Он один из самых могущественных баронов – сильная рука в Селлодшире.

Думать о презренном тупом Годвиге и сохранить приятное выражение лица оказалось для Мириамель сложным делом, даже рядом с золотым красавцем Аспитисом. Она бросила быстрый взгляд на Кадраха, который, нахмурив брови, погрузился в мрачные размышления, словно предчувствовал бурю.

«Он думает, что я слишком много говорю, – решила Мириамель, и ее охватил гнев. – Кто он такой, чтобы делать недовольное лицо? Именно из-за него мы попали в ловушку, а теперь благодаря мне нас не сбросили за борт на корм килпам, мы сидим за столом хозяина корабля, пьем вино и едим хороший сыр из Озерного края».

– Меня все еще удивляет ваша злая судьба, леди, – сказал Аспитис. – Я слышал, что Огненные танцоры стали проблемой в провинциях, и видел несколько безумных еретиков, проповедовавших среди больших скоплений народа в Наббане, но представить, что они способны причинить вред женщине благородного происхождения!

– Женщине не самого благородного происхождения из Эркинланда, – поспешно поправила его Мириамель, которая начала опасаться, что зашла слишком далеко в своей импровизации. – И я была одета для пребывания в женском монастыре. Они не могли догадаться о моем происхождении.

– Это несущественно. – Аспитис небрежно махнул рукой, едва не сбив широким рукавом стоявшую на столе свечу.

Он успел снять роскошную одежду, которая была на нем на юте, и облачился в простое длинное одеяние, какие носят рыцари во время бдений. Если не считать изящного золотого Дерева на цепочке на шее, его единственным украшением был символ Дома Преван, вышитый на рукавах: крылья морского ястреба, точно вздымавшееся пламя, обнимали предплечья. На Мириамель произвело благоприятное впечатление то, что такой богатый молодой человек, как Аспитис, принимает гостей в столь скромном наряде.