Скала Прощания. Том 2

Как учил священник, Саймон пытался вызвать перед собой чистое лицо Элизии Матери Господней, когда сталкивался с искушениями плоти. Дома, в Хейхолте, Саймон видел ее на сотнях картин и скульптур, в бесчисленных святилищах, озаренных свечами, но сейчас с тревогой обнаружил, что память его предала. Глаза святой матери Усириса казались ему более игривыми и… кошачьими… чем им следовало быть.

Несмотря на смущение, в своем одиночестве он испытывал благодарность Адиту за внимание, каким бы легкомысленным и дразнящим оно временами ни становилось. И особенно за еду. В последнее время Джирики редко бывал дома, и Саймон не знал, какие фрукты, овощи и не слишком знакомые ему растения, что росли в огромных лесных садах принца, ему можно есть. В этом он мог положиться только на сестру принца. Даже у первой семьи – «Корня и Ветви», как Джирики их называл, – не было слуг. Все сами ухаживали за собой, что соответствовало одинокому образу жизни ситхи. Саймон знал, что ситхи держали домашних животных, точнее, в долине их жило множество, и они приходили по их первому зову. Козы и овцы позволяли себя доить – Адиту часто приносила Саймону ароматные сыры, но ситхи, казалось, совсем не ели мяса. Саймон часто с вожделением думал о доверчивых животных, гулявших по тропам Джао э-тинукай’и. Он знал, что никогда не осмелится что-то с ними сделать, но – Эйдон! – как ему хотелось отведать бараньей ноги!

Адиту снова слегка его толкнула, но Саймон стойко сдержался. Она встала и прошла мимо гнезда из мягких одеял, постели Саймона, и остановилась возле развевавшейся синей стены. Когда Джирики привел его сюда в первый раз, она была алой, но хозяин каким-то образом поменял цвет на более спокойную лазурь. Когда Адиту провела по ней рукой с длинными пальцами, ткань скользнула в сторону, открыв другую комнату больше размером.

– Давай вернемся к нашей игре, – предложила она. – Ты слишком серьезен, дитя человеческое.

– Я никогда не смогу научиться, – пробормотал Саймон.

– Ты не стараешься. Джирики говорит, что ты обладаешь хорошим умом, – впрочем, мой брат и прежде совершал ошибки. – Адиту протянула руку к складке в стене, достала оттуда кристаллическую сферу, которая начала светиться, как только она к ней прикоснулась, положила ее на простой деревянный треножник, и темную комнату озарило сияние. Затем из-под разноцветной доски для шента она достала резную деревянную шкатулку, в которой хранились полированные камни, игравшие роль фишек. – Кажется, я только что создала себе владения Лесных Жаворонков. Давай, Саймон, поиграем, и не нужно дуться. Вчера у тебя была отличная идея, очень умная – бежать от того, что ты по-настоящему ищешь. – Она погладила его по плечу, от чего волоски на его коже встали дыбом, и подарила одну из странных улыбок ситхи, полную непостижимой значимости.

– Сеоману предстоят сегодня другие игры. – В дверном проеме появился Джирики, одетый в нечто церемониальное – халат с изящной вышивкой и множеством оттенков желтого и синего. На ногах у него были серые мягкие сапоги. На бедре в ножнах из того же серого материала висел меч Индрейю, волосы украшали три белых пера цапли. – Его призвали.

Адиту аккуратно расставила фишки на доске.

– В таком случае я буду играть сама – если только ты не останешься, Ивовый Прутик. – Она посмотрела на Джирики из-под опущенных век.

Джирики покачал головой.

– Нет, сестра, я должен быть проводником Сеомана.

– Куда я иду? – спросил Саймон. – И кто меня призвал?

– Первая Бабушка. – Джирики поднял руку и сделал быстрый, но торжественный жест. – Амерасу, Рожденная на Корабле, хочет тебя видеть.

Когда Саймон молча шагал под звездами, он думал о вещах, которые ему довелось увидеть с тех пор, как он покинул Хейхолт. Подумать только, когда-то он боялся, что проведет всю жизнь и умрет в скучном замке! Неужели не будет конца необычным местам, куда ему еще предстоит попасть, и людям, которых суждено встретить. Не исключено, что Амерасу ему поможет, тем не менее Саймон устал от странностей. Впрочем, с ужасом сообразил он, если Амерасу или кто-то еще более старый за него не заступится, прекрасные, но ограниченные пространства Джао э-тинукай’и так и останутся последним, что он сможет увидеть.

Но, странное дело, неожиданно подумал он, куда бы он ни шел и что бы ему ни довелось увидеть, он был прежним Саймоном – чуть больше, чем Олухом, но все равно не слишком отличавшимся от неуклюжего поваренка, который жил в Хейхолте. Те далекие мирные дни, казалось, исчезли навсегда, без малейшей надежды на возвращение, однако Саймон, переживший их, все еще существовал. Однажды Моргенес сказал ему, что свой дом нужно строить в собственной голове, и тогда никто не сможет его отнять. Наверное, доктор имел в виду именно это? Оставаться тем же человеком, где бы ты ни оказался и какие бы безумные события с тобой ни происходили? Почему-то эта мысль не показалась Саймону правильной.