Скандал столетия

В Гаване праздник был пока в апогее. Прекрасные женщины пели на балконах, повсюду звучала музыка, над морем сверкали оперением птицы, но в глубине веселья уже шла борьба, уже зрели творческие и конфликтные преобразования одного образа жизни, обреченного на гибель, в совершенно другой, быть может, наивный, но вдохновенный и гордый. Город все еще оставался вертепом наслаждений, с его лотерейными машинами даже в аптеках, сверкающими автомобилями, слишком большими для узких колониальных улочек, но внешность и поведение людей менялись грубо и необратимо. Все, что тихо копошилось на городском дне, теперь мощной, густой, остро пахнущей волной человеческой лавы вышло на поверхность, распространилось, не признавая никаких границ, по всем закоулкам освобожденного города вплоть до самых дальних. Наиболее замечательным в этом зрелище была естественность, с которой бедняки усаживались в кресла богачей в общественных местах. Они наводнили вестибюли роскошных отелей, ели руками на террасах кафе в Ведадо и загорали у бассейнов с ярко подкрашенной водой в старинных аристократических клубах Сибонея. Белокурого цербера, всегда дежурившего у входа в «Гавана Хилтон», ныне «Гавана Либре», сменили услужливые военные, которые целыми днями уговаривали на улице крестьян войти внутрь и убедиться, что им за это ничего не будет, показывая, как пользоваться дверью, и убеждая, что чахотка никому не угрожает даже в том случае, если они войдут в прохладный кондиционированный вестибюль потными от жары. Один темно-коричневый красавчик из Луйяно, стройный и изящный, в рубахе, разрисованной яркими бабочками, и лаковых туфлях на каблуке, как у андалусского танцора, попытался войти, не разобравшись в направлении, через стеклянную вращающуюся дверь в отель «Ривьера» в ту самую секунду, когда с обратной стороны захотела через нее выйти пышненькая и нарядная жена какого-то европейского дипломата. Ее муж в порыве паники принялся толкать дверь в одном направлении, а подоспевшие на выручку военные-охранники толкали ее снаружи в противоположном. Белая и негр оказались невольно прижатыми друг к другу в стеклянной клетке, рассчитанной на одного человека, пока дверь не прокрутилась, наконец освободив обоих. Женщина, красная и испуганная, бросилась в ожидавший ее лимузин и тут же уехала, даже не обернувшись на мужа. Негр, не вполне понимая, что с ним сейчас произошло, был взволнован до дрожи.

– Сдохнуть можно, – шептал он. – Она пахла цветами!

Такие казусы происходили теперь на каждом углу. Они были закономерны, потому что покупательная способность городского и сельского населения за год значительно увеличилась. Тарифы на проезд, электричество, телефон и все коммунальные услуги снизились до социально приемлемого уровня. Цены в отелях и ресторанах резко упали, государство организовывало ознакомительные экскурсии горожан на село, а крестьян в город – чаще всего бесплатные. Одновременно быстро исчезала безработица, росли зарплаты, среднее образование и школьные принадлежности стали бесплатными. Двадцать километров ослепительно-белого песка пляжей Варадеро, ранее принадлежавших только их хозяину и предназначенных для отдыха самых богатых богачей, теперь были в распоряжении всех – включая и богачей. Кубинцы, которые, как и все на Карибах, искренне полагают, что деньги существуют, чтобы их тратить, первый раз в своей истории получили такую возможность.

Полагаю, нас было немного – нас, понимавших, что происходит, понимавших, что тихо и необратимо приближается разруха и нехватка всего необходимого. Даже после Плайя-Хирон продолжали работать казино, и оголодавшие без туристов шлюшки все еще кружили вокруг них в надежде подцепить какого-нибудь везунчика, который выиграет в рулетку и спасет им вечер. Было очевидно, что в новых условиях эти ночные бабочки будут все угрюмей и дешевле. И все же ночи Гаваны и Гуантанамо по-прежнему были длинными и бессонными, и наемные музыканты по-прежнему играли до утра. Эти осколки старой жизни поддерживали иллюзию нормального и привычного изобилия, которую не способны были подточить ни ночные взрывы, ни слухи и разговоры о подлых военных нападениях исподтишка, ни реальная неотвратимость войны. Но за иллюзией уже давно маячила пустота.

Когда в ресторанах после полуночи не бывало мяса, мы на это едва обращали внимание, довольствуясь цыпленком. Когда не было жареных бананов, мы ели бататы. Музыканты из соседних клубов и крутые бесстрастные красавцы, коротавшие рядом с нами ночь за стаканом пива, казалось, не больше нас думают о необратимом процессе распада нормальной жизни.