Сказание о Доме Вольфингов

Клонится к западу солнце, на землю ложится тень.
Счастьем и горем – всем подарил нас нынешний день.
Гаснет с закатом солнце, гаснет свечи моей свет,
Отдыха просит ее огонек и покойных лет.
И потому по лугу мы вновь вернемся под кров
Священного Дома Вольфингов, что встретить нас ныне готов.
И тени любивших нас, тени тех, кто ушел,
Вместе с Отцом Всех, сядут за наш праздничный стол.
Они узрят вместе с Одином, весь труд человеческих рук.
Смотрит он ныне и вечно на наш земной круг.
Видит и луг, и поле, и мрачные хляби глубин.
Тот, кто утратил близких, не будет сегодня один.
Тем, кто от Волчьего племени, помнить и ликовать,
Живых восхваляя, мертвым почет воздать.
Грядите же, сыны рода, принесшие этих двоих.
Возьмите одры на плечи, пойдем и восславим их
За пиром, как подобает тем, кто в черную ночь
Ждал зари, чтобы ветер унес вражью тучу прочь.
Завтра будет утро и полдень, а послезавтра опять…
И дней жизни нашего племени нам не считать.

Закончила Холсан, и посреди общего ропота вновь выступили вперед доблестные витязи. Но – внемлите – теперь были они в свежей, и красивой одежде и блистали доспехами. Пока говорились речи сии, по слову Холсан их проводили к возам своих родов, где они и переоделись, взяв запасную одежду.

Так подняли они одры, и Холсан возглавила процессию – по лугу, мимо собравшихся родовичей, последовавших за ними в должном порядке под знаменами своего рода; когда прошли они в устроенный Римлянами острог, то у Мужской Двери чертога встретили их женщины рода Волка, осыпавшие цветами и живых ратников, и мертвых Князей, плакавшие по усопшим. После вошли свободные родовичи в чертог, следуя за Холсан и носилками, на которых покоились оба Князя, однако знамена они оставили внутри острога; трэлы же сами устроили себе праздник возле повозок, оставшихся за оградой, рядом со своими жилицами, кузницами, коровниками и хлевами. А Холсан вошла в чертог и погасила свечу, ткнув ею в порог Мужской Двери.

Долго входили родовичи, а когда все оказались в чертоге, Тиодольф вновь сидел в своем кресле, а рядом с ним Оттер, вожди рода заняли свои места на помосте – какое кому положено было – а Холсан уже сидела под чудесной лампой, имя которой носила.

Тьма ложилась на землю, однако в чертоге было светло словно днем – как и обещала Холсан – выставили все сокровища Вольфингов.

Стены завесили прекрасными тканями, столпы украсили дивными расшитыми одеяниями; красивые медные котлы и резные сундуки расставили по уголкам, где каждый мог видеть их, а золотые и серебряные сосуды расставили по всем пиршественным столам. Столпы украсили и цветами, венки и гирлянды висели на стенах на прекрасных коврах; ароматные смолы курились в прекрасных медных кадильницах, а свечей было зажжено столько, что в чертоге, наверно, было светлее, чем когда Римляне подожгли в нем всякую стружку во время Утренней Битвы.

А потом начался пир в честь возвращения домой с победой; и мертвые тела Тиодольфа и Оттера, облаченные в драгоценные блистающие одежды, благосклонно смотрели на родичей с престола; живые славили погибших вождей и ликовали. Всякую чашу пили за них – прежде чем помянуть Богов и людей.

Но прежде чем пир разгулялся, к престолу подошел Эйли сын Серого, с каким-то предметом в руке; и… о! это был Ратный Плуг, который молодой человек искал по всему полю, на котором люди Марки потерпели поражение от Римлян, и вот наконец отыскал его. Все увидели, как с мечом Тиодольфа в руке Эйли подошел к Холсан и заговорил с нею. Та поцеловала парня в лоб, и, приняв Ратный Плуг, обмотала его веревочкой и положила на стол перед Тиодольфом, молвив при этом негромко, но так, что некоторые все же слышали ее:

– Отец мой, не доставать тебе отныне этот меч из ножен до самой последней битвы, когда дети плодоносящей земли, Сыновья Дня, вступят в последний бой со Свартом и его детьми, перед самой переменой Мира. Может быть, и я буду тогда рядом с тобой; а пока, прощай, мой могучий отец!