Сказание о Доме Вольфингов

Оттер, так вот где лежишь ты… Когда я был уже стар,
Помню тебя могучим, умевшим направить удар.
Ты был мне как младший из братьев, вел ты моих сынов
На битву с народом Гуннов, чей обычай в битве суров.
Помню, как обучал ты в преддверии ратного дня
Мальчишек науке боя, узнанной от меня.
Оттер, о Оттер! Ты помнишь грозный для Готов час,
Когда Гунны теснили, сминали, давили нас.
Под градом стрел и копий, я нес тебя через поток,
Лизавший горы подножье, что был тороплив и жесток.
Помнишь потом, укрывшись в каменных недрах гор,
Мы ждали прихода Готов, чтоб вновь обагрить топор.
Помнишь ли ты, о Оттер, счастье прошедших дней,
Былые наши печали, что делали радость острей.
Друг мой… Друг поля и битвы передо мной лежит,
Зачем, скажи мне, ушел ты, оставив руке моей щит.
Я одряхлел и бездетен, но Лаксингов полон кров
Детьми твоего брата, способными выйти на зов.
Внемлите мне, о внемлите! Плоть сия и дух сей
Были достойны славы и долгих предолгих дней,
Но в пламени боя угасла жизнь боевого вождя,
Судьбу свою сам решил ты, не себя, а других любя.
Теперь и любовь, и слава покроют имя твое,
Отвага родит отвагу, доблесть кует копье.
Ляжет в могилу скоро тело мужа сего,
Но где же его деянья? Где же слава его?
Пока стоит Порубежье, памяти жить о нем.
Словом, цветком, возлиянием и жертвенным огнем.

Помолчав немного, он со скорбью поглядел в лицо Оттера, со столь же крепкой печалью, сколь весомо было слово Асмунда. Воистину, как говорил он, был Оттер другом Асмунду и на поле брани и в чертоге, хотя годами много уступал ему; рядом бок к боку стояли они на поле брани в тот день, когда пали сыновья Асмунда, сраженные рядом с отцом.

Немного погодя, медленно повернулся он к Тиодольфу и затрепетал телом… открыл Асмунд рот, но не в силах был вымолвить слова. Сел он тогда на край одра и, не стесняясь слез, хлынувших из старых глаз, зарыдал. Видевшие Асмунда удивлялись: всем была известна крепость сердца его… много тяжких бремен вынесло оно за долгие годы и не надломилось. Однако наконец Асмунд поднялся и, твердо опершись в землю ногами, обратил лицо к Народному Сходу и голосом, более похожим на юношеский, чем подобающий старцу запел: