Сказание о граде Ново-Китеже

— Бирюч едет, спасены души! Новое мучительство выкрикнет!

Конный бирюч заколотил короткой плеткой в большой бубен, надел на длинный шест свою шапку, поднял ее высоко и закричал:

— Слушайте все люди ново-китежские, от мала до велика!

— Ново-китежское радио! — покрутил головой Птуха. — Последние известия!

— Слушайте, спасены души! — кричал, натужась, бирюч. — Ее боголюбие старица Нимфодора и его степенство государь-посадник Ждан Густомысл указали, а их Верхняя Дума постановила: завтра, после заутрени, выйти Кузнецкому посаду на Ободранный Ложок на две седмицы для доброхотного, без понуждения, добывания белого железа! То богова работа! А ослушников благий, в троице прославляемый господь бог великим гневом накажет и опалит, як огнем, а старица проклятие наложит!..

И словно взорвался толчок яростными криками:

— Не на бога работа, а на брюхатых из Детинца!

— У скольких с костей мясо ободрал тот Ободранный Ложок!

Широкоплечий кузнец с подпаленной у горна бородой крикнул железным, громыхающим басом:

— Бирюч, эй! Передай в Детинец: не пойдут, мол, кузнецы на белое железо!

— Да ить ее боголюбие старица приказала, — послышался голос смирного мужика. — Как откажешься?

— А иди ты со своей старицей знаешь куда?! — заорала толпа.

— Детинские верховники народ, как восковую свечу, сгибают, а ее боголюбие крестом их заслоняет!.. «Боголюбие»!

В, толпе становилось все теснее, душнее. Не выдержав, запричитала, как над покойником, женщина, заплакали горько дети. В толпе вздыхали, охали, ругались.

— Доколе же мы будем эту муку терпеть?! — выкрикнул вдруг горячо Псой, встрепанный мужик. — Эх, смелому горох хлебать, а трусу и редьки не видать! На дым ихнее гнездо пустить надобе, за рога взять все ихнее отродье! — погрозил он кулаком Детинцу. — А крышу ихнюю золотую я бы тебе, Сысой, на сарай подарил, — зло засмеялся он, глядя на робкого мужичка.

— Вот это настоящий разговор! — хлопнул Птуха Псоя по спине. — Давай, браток, знакомиться. Как твои позывные? Величают тебя как?

— Псой Вышата я. Народ говорит, что истинный я Псой. И верно, душа у меня злая. А это Сысой Путята, — указал он на робкого мужика. — Мы всегда вместе, нас так и кличут: не-разлей-вода. Плотники мы. Чего хочешь тебе срубим: хочешь — избу, а хочешь — и домовину. А тебя как зовут, друг?

— Федор Птуха. Моряк! Из славного города Одессы, с Черного моря, воспетого академиком Айвазовским. Слышал про такое?

— Неужто твое море в самделе черное?

— Спрашиваешь! Сунь в море сапоги — и гуталином чистить не надо. Чуешь?

— Чуем. А это чего у тебя? — робко показал Сысой на видневшуюся из-под расстегнутого кителя тельняшку мичмана.

— Морская душа.

— Ишь! А наши попы учат, что у мирских душа — пар, как у собак. А у тебя она полосатая, — с детским недоумением сказал Сысой. — Ты, чай, не православный?

— Советский. Понимаешь?

— Понимаю, — ответил ничего не понявший Сысой. Вокруг мирских, как и при каждой остановке, собралась толпа, и неизвестно, в какую сторону повернул бы разговор, благо стрельцы разбрелись по толчку хватать пироги, калачи, куски вареного мяса с лотков, если бы около плахи не закричали вдруг испуганно и зло сразу несколько голосов:

— Остафий Сабур скачет! Сам голова стрелецкий!

— Враз псиной завоняло!

— Живет собакой и сдохнет псом!

Прибежали конвойные стрельцы и, засовывая за пазуху пироги и мясо, пинками сбили мирских в кучу, и снова оцепили их, отрезав от толпы.

Стрелецкий голова остановился под виселицей. Ратных поднялся на цыпочки, но горячий конь головы крутился, и капитан разглядел только зеленый кафтан, но не из бильярдного сукна, как у стрельцов, а из тяжелого бархата и с золотыми застежками поперек груди. И на голубой атласной его шапке поперек собольей опушки была нашита не серебряная галунная, как у стрелецкого десятника, полоса, а из золотой парчи. Голова закричал. Сердитый его голос был ясно слышен:

— Эй, онучи вонючие, кафтаны вшивые! Или вы забыли, что в Ново-Китеже судьи быстро судят, палач Суровец быстро вешает?

— Рази? — прикинулся удивленным Псой.

— Я покажу тебе «рази»! — погрозил ему плетью голова. — Не будете в Детинец белое железо приносить, злыми смертьми вас казнить почнем! По всему городу виселиц наставим и развешаем вас черным вранам на уедие! Вот этак!

Голова привстал на стременах и хлестнул плетью повешенного. Мертвец закачался, повернулся и показал исклеванное птицами лицо. Темные глазницы уставились на людей. Вороны, тяжело махая крыльями, сорвались с виселицы, черной тучей закрыв солнце. И весь толчок от края до края взревел, давая выход злобе:

— Не пугай! На ладонь положим, другой прихлопнем!

— Замучили, замордовали!.. Вас самих на белое железо погнать бы!

Испуганный криками конь взвился на дыбы и помчался, не слушая поводьев. А люди, перестав кричать, заговорили, зароптали во много голосов:

— Уходить из Ново-Китёжа надобе! В мир, за новой долей!

— Уйдем через дыру на Русь! Как Вася Мирской призывал!

— А как найдешь дыру-то? Прорва, она непроходимая. Заплутаешься и сгинешь!