Сказание о граде Ново-Китеже

— Хороший дух! Много мне Вася рассказывал про вашу жизнь мирскую, дружную, пресветлую, свободную. Хочу и я в мир, терпенья нет, жизни вольной хочу!

— Безумец! Гром божий на тя! — замахал поп руками на внука. — Мир — пасть адова огненная! Царская кабала, дыба да плаха нас в миру ждут. Царский-то престол дьявол на рогах своих держит!

— От Нимфодоры такое слышал, от палачихи народной? — брезгливо спросил Истома. — Она вот истинно дьяволова дочь, мучительница и убивица!

— Глумец, не богохуль! — затопал поп. — Не нам ее высокий сан судить! Она, как свеча восковая, перед господом горит!

— Врет она, как сивая кобыла, твоя свеча восковая! Вася говорил, что нет теперь на Руси царя.

— Много лет назад царя прогнали, — подтвердил капитан.

— Слышишь, дед? Чья же правда? Я в Васю, как в бога, верю. Стал он мне старшим братом названым. Хотел я с ним крестами нательными поменяться, да креста у Васи не было. Он с малых лет от бога откачнулся. А люди, видя таковую мою приверженность к Васе, человеку мирскому, и меня начали дражнить — Мирской-де. А я даже обрадовался. Я и есть Мирской! Вот так хочу жить! — с болью крикнул Истома, широко раскинув руки. — Вольно! Духота и темнота здеся! Ветру бы свежего к нам напустить, сквозняку бы!

Поп почесал под мышками и сказал зловеще:

— За разговоры эти сидеть Истомке в Пытошной башне, как и Васька сидел!

— Когда Василий появился в Ново-Китеже? И сколько он прожил здесь?

Брови Истомы приподнялись странно и тревожно; он посмотрел на капитана не отвечая; видно было, что ушел мыслями глубоко в прошлое. Потом сказал негромко, печально:

— Годов пять назад он к нам пришел, за три года до того, как начали у нас белое железо добывать. За это проклятое белое железо и загнали его в могилу старица и верховники. Стало быть, три года он у нас прожил.

Истома помрачнел и больше не сказал ни слова. Он по-прежнему обнимал Сережу и, прижавшись щекой к голове мальчика, снова задумался.

Капитан залюбовался лицом юноши с тонкими чертами, с чудесным бело-мраморным лбом и с настоящими русскими васильковыми глазами. Была сейчас в них умная сосредоточенность человека, глядящего в глубину, в себя, и затаенное страдание, и скорбная покорность.

Юноша вздохнул, отстранил чуть Сережу и, глядя печально в его лицо, сказал тихо:

— Неужто и ты, отрок милый, весь век свой здесь будешь вековать? Мы горе горстями пьем допьяна! Мы что псы на привязи, что медведи в яме живем. Беги отсюда, отроче, беги! — закончил он дрогнувшим голосом.

— Куда он побежит, коли все дороги заказаны? — издевательски хихикнул поп Савва.

— Слушай, деятель, хватит тебе травить через клюз! — сердито оборвал мичман попа. — Определили нас к тебе на постой, значит, и на довольствие к тебе зачислили. Когда кормить нас будешь? Мы сутки не ели.

— Кроме редьки с квасом да каши с льняным маслом, у меня нет ничего. Пирогов для дорогих гостей не напек!

— В матросском брюхе не только редька да каша, шлюпбалка сопреет. Давай поскорее! — потер Птуха довольно руки и запел, изображая корабельный горн на обед:

Бери ложку, бери бак,
Выходи на полубак!..

— Перекрестил бы лучше лоб перед едой! — сердито покосился на него поп.

2

Ели из одной деревянной чашки, черпая по очереди. Квас был нестерпимо кислый, хлеб колючий, с мякиной.

— Скажите, Савва, Прорва, про которую мы уже много наслушались, в самом деле непроходимая? — осторожно спросил капитан.

— Тухлой воды мерцание! Болотных трав стена! Чавкает, пузырится трясина бездонная! А на кочке зеленый болотный черт с лягушачьими глазами сидит. Вот какая Прорва! — ответил поп. — Пойдешь — и утопнешь в зыбунах да прососах, а не утопнешь — мошке да пиявицам на корм угодишь. Землю ново-китежскую Прорва кругом облегла. Нет прохода!

— И зимой не замерзает?

— Никак! Родники подземные горячие Прорву греют. Над ней зимой пар столбом стоит. Издаля видно, — недобро ложились слова попа. — Так-то, мирские! Уйти и не думайте.

Сережа посмотрел испуганно на попа и опустил голову, пряча страх в глазах. Савва погладил его по голове.

— Обвыкай, отроче, обвыкай. — В голосе его было не участие, а издевка. — Руки грызи, не уйдешь!

— Не трогайте мальчика, Савва! — резко сказал Косаговский. — А ты, Сережа, подтяни гайку! Дорогу домой мы найдем. Верь мне.

Сережа шмыгнул громко носом, поднял голову и улыбнулся несмело.

— Ты, батя, тралю-валю нам не пой! — бросил ложку Птуха. — А галоши ленинградские, рубаха японская, будильник московский? А зонтик, а веер старухин — это откуда? Из-за Прорвы? Или как?

Савва не донес ложку до рта и, глядя в ложку, ответил:

— А ты спроси об этом старицу и посадника. Спроси! Так ответят, что голова напрочь отлетит!

Мичман раздраженно отмахнулся и прислонился к стене, устало прикрыв глаза. Капитан молчал. Две морщинки поперек лба придавали его лицу вид хмурый, озабоченный.

— Истома, а как предки ваши перешли Прорву? — обернулся он к юноше. — Не двое, не пятеро их было, а не одна сотня, наверное. Не слышали вы об этом рассказов, преданий, песен, былин?