Сказание о граде Ново-Китеже

— Ничего у нас не стряслось, дядя Будимир. А меня кузнецы послали узнать, почему ты долго из Детинца не возвертаешься? Ежели бы посадник что недоброе с тобой сделал, мы бы всем посадом в Детинец грянули!

— Не тронул меня Густомысл. А на белое железо, Мишанька, кузнецам придется идти. Рано еще нам борзиться. Ну, погоди, посадник!.. — взмахнул Будимир клещами и повернулся к капитану: — Ты, Степан, худо о кузнецах не думай, хоть и покоримся мы на сей раз Детинцу. Кузнецы — народ крепкий, нас и зубилом не возьмешь! Однако прощайте, мы в посад пойдем.

Взгляды кузнеца и капитана встретились, и были они как крепкое рукопожатие. Будимир снял войлочный колпак, поклонился всем и свернул с Мишанькой в сторону.

Глава 4 Истома Мирской

Кто ты такой, человек, кто отец твой, откуда ты родом?

Гомер, «Одиссея», п.IV

1

Изба попова была похожа на трухлявый гриб. Крыша прогнулась, как седло, и поросла рыжим мхом. На дворе ни сарая, ни хлева, ни погреба. Около крыльца валялись старая оглобля, два сломанных колеса и рассохшаяся бочка. И двора-то не было, ни забора, ни тына, ни плетня, а ворота стояли, и висело на верее только одно полотнище, и то боком, на одной петле. К избе можно было подойти с любой стороны, но Савва провел мирских через ворота.

— Тю! На Воронцовский дворец[15] не похожа! — покачал головой мичман, глядя на избу.

В горнице, просторной, но темной от бычьих пузырей в окнах, стены блестели от копоти, как лакированные. Жирная сажа свисала хлопьями с потолка. Было в горнице не только просторно, даже пусто: широкие лавки по стенам, непокрытый стол, раздолье для огромных черных тараканов, полка для посуды да икона в углу — вот и все имущество попа Саввы. Пахло квасом, кислым хлебом, холодным дымом и мышами. Ратных, войдя, потянул носом и засмеялся:

— Русью пахнет!

— Знамо, Русью: мы, чай, православные, — обиделся поп и дернул Сережу за рукав. — Шапку скинь, немоляка! Не к басурманам пришел, икону-то видишь? У меня и кочергу недолго заработать!

Оробевший Сережа сдернул свой летный шлем. Мичман сел на лавку, огляделся и покачал головой:

— А хозяйство у тебя, отец, не ахти. Бобылем живешь?

— Прибрал господь попадью, — закручинился поп. — Яко наг, яко благ! Всего именья — веник в углу да мышь под полом.

— Пьешь беспрестанно. Скоро и веник и мышь пропьешь! — сказал от дверей молодой строгий голос.

Все обернулись. В дверях стоял юноша, стройный, изящный в фигуре и в движениях. Волосы его, расчесанные на прямой пробор, белые, как чистый лен, и курчавившиеся на концах, падали до плеч. Одет он был в рубаху до колен из холста, на первых снегах отбеленного, такие же штаны и новенькие лапотки. Под холстиной проступали трогательно по-мальчишечьи острые локти и колени. Виктор узнал юношу, убегавшего от посадничьего крыльца под глумливые выкрики попа Саввы.

— Это внучонок мой, Истома, по прозвищу Мирской, — засуетился, залебезил вдруг поп.

— Ты, дед, пошто ржал жеребцом на посадничьем дворе? — закинув красивую юношескую голову, пошел Истома на попа. — Кто кричал мне вслед, старый грех? Про кота и дразнилку?

Поп опустил голову, пряча от внука глаза.

— А это кто, мужичок маленький, хороший какой? — сказал ласково Истома, глядя на Сережу. — В посадах говорят, будто мирские к нам забрели. Не мирской ли это паренек?

— Не тронь его, Истомка, опоганишься! — заорал поп. — Мирской и есть. Посадник на постой их к нам послал.

— Для меня мирские не поганцы, я сам Мирской, — обняв Сережу и гладя его по голове, ответил Истома. Улыбаясь, посмотрел он на мирских людей. — Рад я вам несказанно, люди добрые!

— Обумись, Истомка! Грехов и без того на тебе, что на черемухе цвету! — затараторил поп.

— Что так? — насмешливо вздернул юноша тонкую, шнурочком бровь.

— Ох, горе мне с внуком! — всплеснул поп руками. — Нравом поперечный! Все у него не по стародавнему обычаю, а по-своему, по-особливому. Он иконы и те на свой лад пишет.

— Вы иконописец, Истома? — спросил Косаговский.

— Худог[16] я, — застенчиво и тихо ответил юноша. — Я не токмо иконы пишу, я стены, потолки узорю, окна тож. Собор в Детинце видели?

— Ваша работа? — оживился летчик. — Чудесная роспись! Вы настоящий художник, Истома. Щеки юноши зарозовели.

— Простите, Истома, — вмешался капитан, — но какой же вы мирской? Вы внук Саввы, не так ли?

— Так. Внук. А Мирским меня прозвали по Василию, брату моему названому.

— Мы о Василии сегодня не раз слышали. А как он попал в Ново-Китеж?

— Черти его к нам принесли! — зло вырвалось у попа.

— Молчи, дед! Васю не тронь! — сверкнул глазами Истома. — У вас на Руси Вася рудознатцем был, земные руды искал и камни разные, человеку полезные. В тайге отбился от своей партии, плутал по дебрям и неведомо как через Прорву перебрался. Чудо истинное! Вышел он на дальнюю деревеньку еле живой. Комары из него всю кровь выпили. Потом мужики пахотные его в город приволокли.

— На горе и стыд мой, — слезливо проныл поп. — Васька, сатана, Истомку словно чарами колдовскими опутал. Вот чей дух в Истоме бунтует!