Сказание о граде Ново-Китеже

Скрипящие, тяжело нагруженные возы привезли из Кузнецкого посада тайно заготовленное оружие: вязанки мечей, сабель и копий, ослопы, окованные железом палицы, кистени, железные рубчатые шары на цепях, с какими еще на татар хаживала Русь. А против конных стрельцов были молоты-клевцы, с железным клювом для стаскивания всадников с седел. Прислал Кузнецкий посад и пищали, тяжелые и длинные, как ломы, но не много было огненного боя. А из Сыромятников привезли кожаные рубахи, обшитые железными пластинами.

Походный атаман восставших посадов в шинели, туго запоясанной и застегнутой на все четыре крючка, в зеленой пограничной фуражке и с древней саблей старицы Анны, пристегнутой к ремню, обходил осадный табор. За атаманом шли есаулы. В высоком шлеме, в пластинчатых латах, надетых на посконную рубаху, опираясь, как на клюку, на прямой широкий меч, тяжело шагал Будимир Повала. Всей пятерней он лохматил подпаленную у горна бороду и не спускал глаз с детинских стен. Но не страх, не сомненье были в его глазах, а спокойствие и уверенность. Положив на плечо рогатину, грозную, тяжелую, на длинном березовом ратовище, шел плотный кривоногий староста охотников Пуд Волкорез. И он не сводил с Детинца пятнистых, как у рыси, глаз. В глубине их залегла настороженность; он смотрел на Детинец как на зверя, готового к прыжку. За бревенчатыми стенами сидел этот лютый зверь и примеривался к прыжку, прицеливался к удару когтистой лапой. Третьего есаула, мичмана Птухи, не было в таборе — он уехал в посад за взрывчаткой и порохом.

Атаман и есаулы остановились у дерюжной палатки,. где бабки-ведуньи разместили лазарет. На рогожах лежали раненые при первом приступе на Детинец. Скупо стонал посадский, подбитый зарядом картечи из горластого «тюфяка». Рваные его портки и рубаха залубенели от крови. Ведуньи варили целебные корни, обмывали отваром раны и накладывали на раны осиное гнездо или присыпали золой. А в стороне лежал убитый. Бабки уже обмыли покойника через березовый веник, обули в ненадеванные новенькие лапти, на глаза положили медные гроши, а в головах поставили чашку с водой, чтобы было где обмыться его душеньке, вылетевшей из тела. И провожал его в последний путь похоронный плач женщин.

Подымитесь вы, ветры буйные,
Со всех четырех сторон.
Разнесите мать сыру землю,
Разбейтесь гробы да распахните саваны…

Будимир снял шлем, вытер рукавом вспотевший лоб и перекрестился.

— Мало на воле погулял! — сказал он жалеюще, указывая на мертвеца, и перевел взгляд на Детинец. — Облегли мы сего зверя, а он вишь как кусается!

— Медведь, коли почует, что берлога его в облоге, он тогда и зубом кусает, и когтями рвет, и лапой наотмашь бьет, — угрюмо заговорил Пуд, глядя на сиявшую золотом крышу посадничьих хором. — А Детинец не добыча еще, подранок только. Вот и кусается.

— Добьем? — спросил походный атаман. — По острию ножа идем!

— Подденем на рогатину! — тихо, но с угрозой ответил Волкорез.

— Прииде час для мужества и для битвы! — снова перекрестился Будимир. — Докончим же наше дело в добрый час, во святое времечко.

А похоронный вой плакальщиц начала перебивать горластая, задиристая перебранка двух враждующих станов. Таков древний осадный обычай. Посадские кричали стрельцам, высыпавшим на стены:

— Пошто ворота Детинца заперли?

— Чтоб телята не лазили! — отвечали насмешливо стрельцы.

— Теляток спужались, храбрецы?

— В мир, гилевщики, захотели? — орали со стен. — Ототкнем вам дыру не в мир, а в адское пекло!

— Всем вам, кафтанникам, головы свернем! Сами себя в пятки целовать будете!

— На себя погляди, посадчина тухлая! Лаптем щи хлебаешь, еловой шишкой чешешься!

— Веревки на вас, кафтанников, жалко! Мочальной петлей удавим!

На стене показалась вдруг багровая рожа попа Саввы. Задрав нос-пуговку, он сначала выругался ядрено, потом заорал:

— Паршивчики, шелудивчики! Сманили вас, дуроломов, мирские на окаянство! Саблей вас будем крестить, как рече пророк!

— Душа паскудная, попище нечестивый! Уже переметнулся? — брезгливо закричал Истома, стоявший под стенами.

— Истомушка! Внучек! Сам знаешь, сколь скудно мы живем! — слезливо заныл поп. — А старица обещала, что я один буду мертвых посадских отпевать. А посад-чину стрельцы сотнями уложат, вот увидишь!

— Кутья тухлая! Прихвостень посадничий! — закричали ненавидяще посадские. — Трупоядец проклятый! А поп надрывался со стены:

— Сосчитай-ка, Истомушка! С каждого покойника по алтыну — три рубля в мошну!

Толстый, неповоротливый стрелец, низко склонившись со стены, крикнул зычно:

— В Светлояре ваших мертвяков будем топить! Как в прошлый ваш бунт топили!

— Ты топить нас не будешь! — рявкнул Волкорез. Длинная, зверобойная стрела его мстительно взвизгнула и впилась стрельцу в горло.

— Вот тебе, вражина!

Стрелец шатнулся и упал со стены головой вперед. Так и остался лежать со стрелой, пробившей горло и застрявшей где-то в черепе.

А перебранка осадного табора и детинской стены прекратилась только ночью.

2