Сказание о граде Ново-Китеже

— Как волки мы, в ловчей яме! Нету выхода! А дряхлый верховник заныл слезливо, обращаясь к Памфилу:

— Ты же обещал, кормилец, укорот дать посадским, коли они на дыбы встанут. Самопалами-скорострелами, драконами огнедышащими их усмирить! Где же слово твое? Стрели в посадских, разгоняй их сатанинское сборище!

— За мою спину прячетесь? — ответил презрительно братчик и, поморщившись, схватился за разбитое плечо. — К дьяволу вас, толстопузых! Самопалы начнут стрелять, когда это мне нужно будет. А вы сами себя спасайте. У вас стрельцы, у вас пушка есть. Воюйте!

Он подошел к Виктору, долго смотрел в глаза летчика и сказал негромко:

— На рассвете за вами придут. — Он оскалился злой, волчьей улыбкой. — С веревками. С петлями. Подумайте еще раз, крепко подумайте!

Он выбежал из Крестовой палаты.

Старица сокрушенно вздохнула и сердито сказала Анфисе:

— А ты чего здесь торчишь? Уйди с моих глаз, постылая!.. Душан, передай мирских стрельцам. Пускай их обратно в Пытошную отведут. Придушить их мы всегда успеем.

— Видно, теперь уже не придушим, — проворчал сумрачно дряхлый верховник.

И когда ушла Анфиса, а стрельцы увели мирских, он всплеснул руками.

— Господи сусе, как мирские в нашем городе богоспасаемом появятся, так обязательно бунт заваривается. То Васьки Мирского бунт, то вот опять посады поднялись!

— Я во всем виновата! — горестно поджала Нимфодора сухой рот. — Распустила я паству свою, яко негодный пастырь. А стадо без пастыря — пища сатаны. Но сломала я выю Васькиному бунту; сломаю хребет и бунту сёднешнему. Душан, грамоту увещевательную написал поп Савва?

— Вот она, твое боголюбие! — — поднял Душан со стола березовый свиток.

— Давай сюда. И свечу дай.

Старица долго читала грамоту, далеко отнеся ее от глаз и беззвучно шевеля губами. Душан светил ей канделябром. Прочитала, опустила свиток на колени.

— Зело искусен поп Савва в сплетении слов. Великий талант ему богом дан, а он тот талант в чарочке топит. В грамоте сей он и соловьем поет, и лисой крадется, и бархатной кошачьей лапкой гладит, и львиные когти кажет. Уповательно, утишит посадских сия грамота.

— Не брунчи пустое, Нимфодора! — грубо оборвал старицу верховник с бельмом. — Не словеса, а шелепы посадских утишить могут. Непокорны они останутся и после грамоты. А что дале делать будем?

— Слышали, что было сказано нам? Сами себя спасайте! Владыка посадник, к бою готовься! Снаряжай стрельцов конно и оружно!

— То Остафия Сабура дело, — недовольно ответил Густомысл. — На то он и стрелецкий голова.

— Дубинноголов, дремуч и неповоротлив ты, Ждан. Тебе бы ноздрями мух ловить, — с невыразимым презрением не сказала, пропела Нимфодора. — Неохота в кольчугу влезать, брюхо толсто? Иль боишься, убьют тебя смерды? Убьют — церковку на твоих костях поставлю, святым великомучеником сделаю, образ твои в соборе повешу.

Посадник смотрел на нее мутно и тоскливо. Видно было, что не с руки ему стать великомучеником, и не радовала икона в соборе с его ликом.

— На сборы даю тебе ночь, Ждан. А на утре в бой иди! — Старица поднялась с кресла. — А теперь помолимся господу победительному, чтобы воинство наше сброд, голь да шушваль посадскую, как полову, разметало! И пойдемте на стены, грамоту увещевательную читать!

Все закрестились на огромный черный лик Христа.

Глава 3 Раздор-змея

Ах вы, люди новгородские!

Между вас змея-раздор шипит.

М. Лермонтов, «Последний сын вольности».

Выбежали из шатра не только атаман и есаулы, вылезли из шатров, шалашей, из-под телег все посадские.

Верхи детинских стен осветились трепетным светом боевых факелов. В железных корзинках, нацепленных на концы копий, красным, дымным огнем горело смолье. И неожиданно забухал набатно соборный колокол Лебедь.

Осадный табор забегал, засуматошился. Но сотники и десятники быстро выстроили людей в боевые порядку. Слышны были голоса есаулов, приказывавших гасить костры — цели для вражеских стрелков.

На стены тем временем выходили верховники. Они встали в ряд, и факелы осветили их могущество и богачество. Сколько тут было необъятных брюх, пышных бород, толстых рож, сколько бархата, шелка, атласа и мехов самых дорогих. Когда установились верховники, чинные, важные, могутные, колокол смолк, и наступила выжидательная тишина.

— К стенам нас подзывают, — догадались наконец посадские. — Указы-грамоты начнут нам читать иль слово увещевательное говорить будут. Всю ночь, чай, Верхняя Дума совещалась.

Так и вышло, по догадке. На вислое крыльцо[40] воротной башни вышел стрелецкий голова. Остафий снял атласную, с бобром шапку и поклонился народу на три стороны.

— Гляди, вежливый какой стал! — засмеялись в толпе.