Сказание о пальме

Кун ушел от полковника в плохом настроении. Во всем том, что произошло у Баттина, было что-то тревожное. Бесцеремонность, с какой этот напористый молодой дипломат бросал ему в лицо слова: «Я не верю таким словам!» или «Там тоже были эсеры», — задела его. И то, что он изменил обычной манере англичан прятаться за спину местных деятелей и готов был взять на себя такое дело, как расправа с большевиками, — было неслыханным! Кун смутно понимал, что Баку сдан не потому, что турки в самом деле сильны. Это был какой-то сложный дипломатический ход... Но что, если недоверие к бакинским эсерам распространится и на Красноводск? Что, если и здесь англичане поступят так же, как с бакинцами? Бросят на произвол судьбы и уйдут, не предупредив даже о своих намерениях? И Куну становилось не по себе от этой мысли...

Не успел Кун войти в свой кабинет, как ему принесли какую-то бумагу.

— Что это? — спросил он.

— Радиограмма, которую арестованные бакинцы просят отправить в Петровск «Диктатуре Центрокаспия», — ответила секретарь.

Багровея от гнева, Кун внимательно прочитал ее. В ней излагались обстоятельства освобождения комиссаров из тюрьмы, эвакуация на «Туркмене» и новый арест в Красноводске. В конце радиограммы говорилось:

«Просим «Диктатуру Центрокаспия» подтвердить, что мы были освобождены по вашему распоряжению. Если не найдете возможным распорядиться, чтобы нас отправили в Астрахань, пусть пошлют нас в Петровск. Вы в курсе нашего дела, там же можете выяснить все обстоятельства нашей поездки в Красноводск через пассажиров и команду парохода «Туркмен», который отправляется в Петровск. Просим вашего срочного распоряжения. По уполномочию всех — Джапаридзе, Фиолетов, Шаумян, Корганов, Петров, Зевин».

Первым желанием Куна было тут же порвать в клочья эту бумагу. Но потом Кун вспомнил слова Баттина о том, что нужно сохранить хоть какую-то видимость законности, и сунул радиограмму в ящик стола.

Три дня спустя, вернувшись с того страшного и подлого дела, он снова вытащит эту бумагу и хладнокровно напишет резолюцию:

«Слишком пространная телеграмма, и обременять радио такими телеграммами невозможно. Следует сократить до минимума. 20 сентября. Кун».

Но пока он был озабочен другим. Достав лист бумаги, набросал текст своей радиограммы в Петровск, на имя Бичерахова:

«Просим срочно телеграфировать, как поступить с бывшими комиссарами и Амировым, причем полагаем, если не встретится возражений с вашей стороны, предать их военно-полевому суду!»

Отправив радиограмму, он решил лично проверить, насколько надежно охраняются заключенные.

Комиссары были разделены на две группы, одна из которых — Шаумян с сыновьями, Фиолетов и Джапаридзе с женами, Зевин, Микоян, братья Амиряны и другие — всего шестнадцать человек — находились в арестном доме, а остальные — в тюрьме на окраине города. Кун первым долгом поехал в арестный дом.

В темной и душной камере, видимо, до его прихода шла беседа, но, когда заскрежетала дверь, все умолкли, повернувшись в сторону вошедшего. Подождав, пока глаза привыкнут к темноте, Кун громко спросил:

— Кто у вас главковерх?

После минутной паузы ему ответили:

— Нет главковерхов!

— Тогда кто Шаумян?

— Я Шаумян.

Кун в полутьме различил человека, лежавшего на нарах.

— Встать! — заорал Кун. — Разве вы не знаете, с кем говорите?! Я — Кун!

Но никто и не подумал встать: ни Шаумян, ни остальные.

Только теперь Кун понял, почему он пришел сюда. Англичане разговаривали с Куном, как с лакеем, не угодившим им. И он пришел в тюрьму, чтобы вновь почувствовать свою силу, свою власть и свое достоинство. Но оказалось, что и здесь его тоже считают марионеткой, лакеем, дрянью, на которую не стоит обращать внимания.

— Что ж, пожалеете, господа! — Он быстро вышел из камеры и направился к начальнику арестного дома.

— Этих, из Баку, держать в камере безвыходно! — крикнул он. — Ни прогулок, ни свиданий, ни переписки! — Он хотел уйти, но снова обернулся и крикнул: — Даже хлеба не давать, только воду!

И так же стремительно вышел.

Весь день он метался по городу как угорелый. Ездил в порт, где в крытых ангарах из рифленого железа (зимой в них держали бочки с засоленной рыбой) были заперты беженцы, высаженные с «Туркмена». Кричал на них, что они — большевистская сволочь и он сгноит их здесь, изжарит в этих ангарах и заморит голодом. Потом помчался к начальнику милиции Алания, требовал, чтобы он не сидел как тюфяк, а смотрел в оба. Снова кинулся к арестному дому и тюрьме, приказал усилить охрану, назначить в нее самых верных, самых преданных людей.

Вечером наконец успокоился, получив из Петровска радиограмму:

«Одобряю ваши действия, направленные к аресту бакинских комиссаров. Предложение ваше о предании их военно-полевому суду разделяю. Мнение мое поддерживает «Диктатура Центрокаспия». Бичерахов».

А утром его вызвал полковник Баттин и сообщил, что из Ашхабада получена благоприятная весть и нужно готовиться к казни.

— Подробности сообщит представитель генерала Малессона, а пока надо решить, кого из арестованных подвергнуть казни.

— Всех, господин полковник! — решительно заявил Кун.