Сказание об истинно народном контролере (География одиночного выстрела - 1)

- Так это же не деньгами, а соболиными шкурками собираем. - объяснил председатель Хулайбы. - Потом отправляем в Москву, а дальше уже не наша забота. У нас тут три партийных народа, добрых два десятка сел...

Снова появился старик, завис на мгновение над сидящей компанией, опустил на пол казанок с застывшим холодцом, а потом и сам присел рядом.

- Холодец хороший... - сказал он, заглядывая в глаза товарищу Кривицкому.

По кружкам налили еще тарасуна. Потом старик протянул две ладони к казанку и сказал Кривицкому:

- Бери холодец, не обижай Абунайку!

Председатель взял кружку в левую руку, а правою полез прямо в казанок, порылся там, превращая застывший холодец во что-то белое и разрыхленное, и вытащил синевато-коричневый то ли конский, то ли олений орган.

Потом старик повернулся к далекому гостю Добрынину и сказал те же слова: "Бери холодец, не обижай Абунайку!"

Брезгливо стало на душе у народного контролера, но помня, что национальные супы и прочее надо уважать, он протянул руку к казанку и, стараясь быть аккуратнее и не очень испортить блюдо, быстренько нащупал там что-то твердое и длинненькое и, вытащив его, поднес ко рту.

Комсомолец тоже был проворен и легко вытащил из казанка свою порцию. А уже потом и хозяин балагана взял в руку вытащенный из холодца орган и поднес кружку к губам.

- Ну... - задумался вслух товарищ Кривицкий, а потом сказал: - За победу социализма в Заполярье!

Глухо стукнулись кружки. Добрынин глотнул тарасуна и автоматически сунул в рот то, что держал в руке. Орган оказался чуть жестковатым, но жевался легко. Только прожевав первый кусок, народный контролер неприятно задумался о том, что в нормальной жизни русские люди органы не едят. И как-то сама собой от этой мысли возникла в организме народного контролера тошнота, но Добрынин живо утихомирил ее и запил эти ненужные раздражающие мысли несколькими глотками тарасуна. Потом налил в кружку еще.

- Абунай-гин! - донесся окрик из-за толстой меховой двери балагана. - Уркэ бими нэлэскэн ниврэн!

- Чего это? - недовольно спросил товарищ Кривицкий.

- Абунайку поговорить зовут, - объяснил, поднимаясь, старик.

Наклонившись и приподняв толстую меховую дверь, он выскользнул из балагана.

Добрынину было очень хорошо. Тепло невиданной нежности разливалось по его ногам и рукам, и даже в голове он ощущал приятные, не объяснимые русским языком приливы чего-то услаждающего настроение. Дожевав орган, он налил себе еще тарасуна, уже не обращая внимания на также молча пьющих товарищей. Тишина, конечно, не нравилась ему. Куда приятней было бы, если б возникли вокруг родные русские звуки: лай или вой собаки, хлопанье дверей, а то и просто звук дождя. Да ведь и тут, возле самого этого балагана лежат на снегу пушистые собаки, что у них, лай другой, что ли?! Нет, один у собак лай! Вот если б они залаяли... Облизнувшись от вкусной мечтательной мысли, народный контролер зачерпнул пальцами немного оставшегося в казанке от холодца жира и запихал его в рот, добавляя маленькие приятные глотки молочной водки.

Вернулся Абунайка. Быстренько уселся на свое место и тоже взял рукою из казанка жира.

- Про что говорили? - строго спросил товарищ Кривицкий.

- А-а, спросили поджечь дом Бутуная, он с охоты еще не пришел...

- И что, разрешил? - допытывался председатель Ху-лайбы.

- Разрешил, - старик кивнул. - Абунайка добрый, Абунайка все разрешает...

- Ну спасибо... - Кривицкий поднялся. - А мне еще работать надо... Спасибо за холодец... Пойду я.

Нетвердо держась на ногах, председатель Хулайбы выбрался из балагана и потопал в своих высоких унтах по спокойному, смирно лежащему снегу.

Добрынин с комсомольцем допили вторую бутыль. Комсомолец между глотками пробурчал что-то недовольное по поводу сбора партвзносов, назвав это "собачьим делом", из чего далеко не трезвый народный контролер понял, что Цыбульнику такое поручение не нравится.

- Греться пойдем?! - вдруг спросил-предложил старик Абунайка. - Тепло будет, жарко будет...

- Куда это? - поинтересовался Добрынин.

- У огня греться! - пояснил старик.

Все трое вышли в синюю заполярную ночь. Добрынину внутри и так было тепло, и, конечно, с гораздо большим удовольствием остался бы он сидеть, а может быть, даже и лежать на буром меховом полу балагана, но, помня первый рассказ о Ленине, он не стал перечить хозяину и отвечать на его предложение отказом.

- Во-о-он! - старик показал рукою на заметное зарево за холмом. - Туда идти будем. Там тепло.

Пока шли, Добрынин, ощутил силу холода и покрепче сжимал кулаки в карманах своего оленьего кожуха.

- Холодает, - произнес Абунайка. - Будет еще холодней скоро!

- Куда еще! - недовольно буркнул комсомолец. На ходу он пошатывался, видно, трудно было пьяным ногам нести такое большое и тоже пьяное тело.

Когда обошли холм, увидели пламя большого костра и небольшие фигурки людей, стоявших рядом.

- А зачем дом сжигать?! - спросил Добрынин, стараясь шагать рядом с быстроногим стариком.