«Сказать все…»: избранные статьи по русской истории, культуре и литературе XVIII–XX веков

После 1812 года, по наблюдению Герцена, распался тот союз прогрессивного дворянства и власти, который прежде существовал, пусть и с немалыми трещинами. Все больше не доверяя просвещению, «лучшему дворянству», Александр I в последние годы царствования, по существу, отказывался от просвещенного варианта, забывал «дней Александровых прекрасное начало»; в 1820‐х годах усиливается мракобесие, мистика, гонение на культуру; однако страх перед отпором со стороны просвещения, а также немалая инерция прежнего курса все же давали себя знать в непоследовательности, колебаниях царя, который до конца не совсем отказывался от правительственного просвещенного либерализма и конституционализма.

1825 год разрушил многие устои и традиции. Просвещение все более кажется власти «источником заблуждений», а мыслящее дворянское меньшинство — потенциальным возмутителем. Народ же в целом (речь не идет о столь активной в день 14 декабря «петербургской толпе») — народ не знает, не понимает, не сочувствует мятежным дворянам; мечтая о свободе, земле, по-прежнему верит в «хорошего царя».

Все это подталкивало власть к выбору определенного курса. В 1826–1830 годах уже видны некоторые черты «непросвещенного правления», но окончательный выбор еще не сделан, некоторые слишком торопливые «затемнители» (Шишков) отставлены; согласно Пушкину еще «правительство действует или намерено действовать в смысле европейского просвещения».

Вскоре же после 1830 года основой политики объявляется «самодержавие, православие, народность». В этой формуле, как легко заметить, отсутствует слово «просвещение» (а ведь ее объявляет министр народного просвещения!). Отныне в идеологию с особой силой вторгается идея о единстве монарха с верным покорным народом, единстве, противостоящем возможной крамоле со стороны просвещенного меньшинства.

То, что не прошло, было отвергнуто дворянской элитой в 1801 году (непросвещенную систему Павла с радостью заменяют просвещенным абсолютизмом Александра), теперь, на новом витке исторической спирали, возрождается и утверждается.

Между 1801 и 1830 годами пролегла целая историческая эпоха. За это время менялись взгляды основной массы дворянства, напуганного перспективой краха всего крепостнического уклада; развивались и воззрения правящего слоя на народ, на самодержавие. Только при таких условиях могла утвердиться и затем достаточно долго продержаться система, идеологически близкая к тому, что в начале века энергично отвергли отцы и деды «николаевских дворян».

Уваровская триада обрамлялась массой лживых слов о народе и царе («квасной патриотизм», заметит Пушкин, беседуя с П. А. Мухановым 5 июля 1832 года).

Пушкинская записка «О народном воспитании» предлагала в 1826 году просвещение как основной способ улучшения, оздоровления, освобождения; теория официальной народности в 1830‐х годах рекомендует не торопиться…

Отсюда, между прочим, следует ряд известных мер по ограждению университетов от «неблагородных сословий», сокращению «ненужных предметов». Даже простое изучение бюджета Министерства народного просвещения открывает, что в 1805 году из общей суммы государственных расходов в 125 448 922 рубля министерство получало 2 600 934 рубля (2,1 процента). Через 30 лет государственные расходы, естественно, выросли и составили 167 740 976 рублей, суммы же, ассигнованные на просвещение, уменьшились даже абсолютно и составляли лишь 2 060 033 рубля (1,2 процента)[105].

Разумеется, в государственном механизме всякое движение достаточно сложно, неоднолинейно: курс на «народность», идеологическое и финансовое ограничение просвещения не мог отменить известного минимума цивилизованности, необходимого для самой закоснелой системы.

Влияние уваровского курса широко выходило за пределы, прямо подведомственные Министерству народного просвещения. Новый курс способствовал выработке определенного официального взгляда на литератора, интеллигента, просветителя, мыслителя как на фигуру в той или иной степени опасную: это человек «второго сорта», чья задача сводится не к инициативе, а к исполнению (Герцен позже заметит, что Николаю нужны были вестовые, а не воины). Отсюда начиналась целая цепь практических действий, планов, идей, касавшихся и общих политических вопросов, и личного достоинства.

Что означала для Пушкина и его круга формула «православие, самодержавие и народность», очень хорошо видно по одной дискуссии, разгоревшейся несколько лет спустя. Спор зашел, в сущности, о том, кто выиграл войну 1812 года. Николай I куда больше, чем его брат Александр, поддерживал официальный культ Отечественной войны с точки зрения новой идеологической системы. Спор о главных героях войны возник в связи с пушкинским стихотворением «Полководец» и другими сочинениями (статья Ксенофонта Полевого о книге В. Скотта «Жизнь Наполеона Бонапарта»).