«Сказать все…»: избранные статьи по русской истории, культуре и литературе XVIII–XX веков

В декабристской критике возникают и отдельные односторонние суждения, легенды, порой сплетни; и тогда А. А. Бестужев восклицает (26 января 1833 года): «Я готов, право, схватить Пушкина за ворот, поднять его над толпой и сказать ему: стыдись! Тебе ли, как болонке, спать на солнышке перед окном, на пуховой подушке детского успеха? Тебе ли поклоняться золотому тельцу, слитому из женских серег и мужских перстней, — тельцу, которого зовут немцы Маммон, а мы, простаки, — свет?!»[112]

Критика слева по отношению к Пушкину шла не только из «сибирских руд». Высказывалась молодежь, преимущественно московская, отношения которой с великим поэтом (при его жизни и после гибели) представляются особенно важными.

Юная Москва

Герцен родился 25 марта 1812 года — в тот день, когда лицеист первого курса Илличевский записал о своем однокласснике Пушкине, что он, «живши между лучшими стихотворцами, приобрел много в поэзии знаний и вкуса» и что он (Илличевский) пишет с Пушкиным стихи «украдкою», так как лицеистам «запрещено сочинять»[113].

Пушкин в 1830‐х годах оставался для молодых москвичей важнейшей фигурой, но преимущественно автором вольных, дерзких, запрещенных стихов. Нового, «последекабрьского» поэта знали куда меньше; к тому же вызывали недоумение его стихи, обращенные к Николаю…

Отношения еще более обострились через четыре-пять лет.

Позже, в «Былом и думах» и «Колоколе», особенно в дни Польского восстания 1863–1864 годов, Герцен снова и снова возвращался к событиям 30‐х годов, и его воспоминания тем интереснее, что они принадлежат очевидцу, современнику, одному из тогдашних 19-летних.

В 1850 году («О развитии революционных идей в России»): «В России все те, кто читают, ненавидят власть; все те, кто любят ее, не читают вовсе или читают только французские пустячки. От Пушкина — величайшей славы России — одно время отвернулись за приветствие, обращенное им к Николаю после прекращения холеры, и за два политических стихотворения»[114].

В 1859 году (статья «Very dangerous!!!»): «Сам Пушкин испытал, что значит взять аккорд в похвалу Николаю. Литераторы наши скорее прощали дифирамбы бесчеловечному, казарменному деспоту, чем публика; у них совесть притупилась от изощрения эстетического неба»[115].

В 1869 году («Былое и думы»): «Негодование… которое некогда не пощадило Пушкина за одно или два стихотворения»[116].

Юной Москве содержание пушкинских стихов не понравилось. Эти молодые люди еще не очень хорошо знали, что надо делать, но имели довольно ясное мнение о том, чего делать не следует. Их не очень занимали важные тонкости, они не стремились вникать в то обстоятельство, что стихи Пушкина все же отличались от громких патриотических виршей какого-нибудь Рунича, что поэт призывал оказать «милость падшим», что в русско-польской вражде он хотел видеть «семейное дело» — спор славян между собой…

Если даже отнюдь не «красный» П. А. Вяземский был недоволен стихами 1831 года, можно представить, что говорилось в аудиториях Московского университета, какие колкости по адресу петербургских одописцев отпускали на своих сходках «девятнадцатилетние нахалы». «Университетская молодежь (по крайней мере в Москве) была за Польшу», — вспоминает Герцен 30 лет спустя[117]. Пусть Герцен преувеличивал и не вся молодежь была за Польшу, но дух такой в Москве был, и Пушкин, наезжая во вторую столицу, это отлично почувствовал.

В 1830–1831 годах молодость Пушкина кончилась. Немолодым прожил он еще семь лет. Молодые люди 1831 года к 1837‐му успели достаточно возмужать. И Пушкин и они едва знали друг друга, хотя им казалось, что знают, хотя у них имелись общие знакомые, и юноша Герцен захаживал к тем людям, откуда Пушкин только что выходил: Чаадаеву, Михаилу Орлову, «вельможе» — Николаю Юсупову…

Летом 1834 года, в то самое время, когда Пушкин негодовал из‐за вскрытия его семейных писем и пытался подать в отставку, — в это самое лето Герцена и его друзей арестовали, а затем разослали в Вятку, Пензу, на Кавказ. К удалению внутреннему прибавилось и удаление географическое. Пушкину и ссыльным уже не оставалось шансов коротко познакомиться.

В своих письмах, записях, статьях эти молодые люди Пушкина почти не вспоминали. По их мнению, поэт занимается не тем или не совсем тем, а впрочем, вообще «мало занимается», ибо мало печатается.