«Сказать все…»: избранные статьи по русской истории, культуре и литературе XVIII–XX веков

Наконец важнейшая формула: «Я не писал тебе потому, что свинство почты так меня охолодило, что я пера в руки взять был не в силе. Мысль, что кто-нибудь нас с тобой подслушивает, приводит меня в бешенство а la lettre[123]. Без политической свободы жить очень можно; без семейственной неприкосновенности (inviolabilite de la famille) невозможно: каторга не в пример лучше. Это писано не для тебя» (XV, 154).

Кроме характерных выдержек из писем (явно рассчитанных на перлюстрацию), заметим не менее примечательное отсутствие одного письма, так и не написанного поэтом, — послания царю, которое в исключительных случаях можно было адресовать прямо на высочайшее имя. Именно так поступил Пушкин в связи с делом о «Гавриилиаде», где знал за собой определенный проступок и счел нужным, возможным прямо повиниться перед главой государства. Здесь же он ни на минуту не считает себя виноватым и не пишет Николаю I, в сущности, оттого, что за царя стыдится. Пушкину неловко, что тот читает семейные письма, и поэтому прямое объяснение совершенно невозможно…

Частный эпизод имеет для поэта типический обобщающий смысл. Строки о том, что можно жить без политической свободы, но невозможно без «семейственной неприкосновенности», — это ведь его важнейшая декларация прав! Если бы Пушкин был спрошен, что важнее — коренные политические и социальные реформы или неприкосновенность семейной переписки, он бы не задумываясь предпочел переписку: честь превыше всего; холопом не следует быть ни у царя, ни у бога при всем уважении к правителям, земному и небесному, — вот основа, кредо пушкинского мировоззрения. Он абсолютно убежден, что только в сохранении личной свободы — сначала в дворянском кругу, а позже все шире, — только в этом залог того, что какие-либо существенные перемены в стране будут основательными, привьются, пустят корни. Самые же многообещающие реформы в государстве рабов и льстецов не гарантированы, не «в природе вещей»…

Мы регулярно находим сходные мысли поэта в его художественных, публицистических сочинениях; просвещение, способствующее развитию личности, — это генеральная мысль записки «О народном воспитании» (1826), столь же генерально оспоренная десятками царских вопросительных знаков, выставленных на полях этой рукописи.

Скажем иначе: Пушкин после 1826 года признавал самодержавие, так сказать, de facto, воздерживался от мысли о немедленной отмене крепостного права; тут, худо-бедно, поэт и правительство могли сойтись, найти какой-то общий язык. Но в чем они решительно расходятся, вступают во вражду — это насчет места и права свободной личности. Царь, в принципе стоящий за развитие чести в дворянстве, проповедующий «дворянство-рыцарство», в то же время ни на секунду не сомневается в своем праве перехватывать и читать семейное письмо, да не только читать — не скрывать от автора письма, что оно вскрыто, и ему устраивать нагоняй. Николай, таким образом, вторгается на ту свободную, независимую территорию, куда поэт не пустит даже царя небесного.