Сказка без чудес

Людскую речь он, понятное дело, не разумел, за исключением простейших понятий. А потому знать не знал, надолго ли покинули его те, кого он считал включёнными в свою стаю, вернуться ли когда-нибудь, а может, случилось так, что сгинули они навсегда?

Однако жизнь — с людьми, без них ли, для него, Потапыча, продолжалась, и следовало для начала хорошенько обследовать эту доставшуюся ему в единоличное пользование берлогу.

Выросший в лесу, он, конечно же, не знал предназначения большинства заполнявших окружающее пространство предметов.

Многие казались ему абсолютно лишними, не имеющие смысла.

Например, громоздкие деревянные сооружения вдоль стен, тесно заставленные бумажными кирпичами, которые люди называли «книгами», разнокалиберной стеклянной дребеденью — «посудой», или миниатюрными изображениями животных и человечков из глины, которые даже медвежонку для игры не подходят — проглотит невзначай и подавится.

Или большой, отвратительно пахнущий тёплой пластмассой и несъедобными проводами ящик, в котором время от времени зажигалось вдруг окошечко, звучали голоса и мелькали движущиеся картинки. И люди, вместо того, чтобы заняться чем-то полезным, например, поесть самим и заботливо покормить живущее рядом животное, могли заворожено, часами просиживать напротив вонючего агрегата, слушать и рассматривать эту хрень.

Однако были, были в человеческом логове и предметы очень даже потребные для него, Потапыча!

Взять хотя бы тот же белый, высокий шкаф из металла на кухне. В нём, несмотря на окружающую жару, непостижимым образом царила зимняя стужа.

Этот занятный шкафчик Потапыч ещё в первый день пребывания в городском логове вмиг вычислил.

Там хранилось то, что можно было съесть.

Вот и сейчас, оставшись «на хозяйстве», он деловито закосолапил к этим припасам.

Распахнув лапой дверь, сунул морду в холодное, порытое налётом изморози нутро.

Безошибочно, несмотря на полиэтиленовую упаковку, определил по запаху изрядный кус мёрзлого, каменной плотности, говяжьего мяса. Однако разве для Потапыча, раздиравшего клыками зимой припрятанную от чужих глаз в сугробе тушу оленя, это проблема? Жамкнул в два укуса.

Там же нашлась и тушка курицы, заботливо очищенная кем-то от перьев, последовавшая вслед за говядиной так стремительно, что только косточки на зубах захрустели.

Очистив заиндевелое пространство, ловко подцепив когтями, распахнул дверцу пониже.

И там съестное нашлось в изобилии.

Расплескав на пол, выхлебал суп из кастрюли. Съел, кривясь от отвращения, шмат солёного, сильно сдобренного чесноком и наперченного сала. Закусил всё это пачкой сливочного масла в станиолевой обвёртке. Из-за неумения развернуть, проглотил вместе со станиолем.

При этом зверь, понятное дело, кое-что из содержимого шкафчика отверг, бросил на пол — например, порвавшийся прямо в его лапах пакет с молоком, овощи — огурцы, помидоры, редиску, которые можно было доесть позднее.

Пошуровал в других местах кухни — но там ничего интересного не нашлось: мука, крупы, сырая картошка…

Сытно рыгнув, Потапыч покинул кухню, и отправился изучать другие помещения своей новой берлоги.

Несмотря на то, что медведи считаются одиночками, Потапыч хорошо знал законы, по которым живёт звериная стая, и человеческая — не исключение.

В любом сообществе, по его представлению, должен был быть вожак. Самый сильный, опытный, способный одним грозным рыком подчинить себе остальных.

Таким в их небольшой своре, несомненно, был Яков. А он, Потапыч, как ближайший друг отсутствовавшего временно вожака, занимал второе место в иерархии. Ибо кто, как не он, парой оплеух мог бы навести в стае порядок, указать каждому его место, при неподчинении задав изрядную трёпку. Ну, ни этот же толстячок, которого даже ненароком лапой перешибёшь, что давеча его, Потапыча, на поводке справить нужду во двор выводил! Причём медведь только делал вид, что подчиняется — из уважения к Якову.

И было абсолютно неправильным, несправедливым то, что именно Яков, как и его первый друг и помощник, медведь, спали в этом логове на жёстком полу. В то время как другие члены стаи возлежали на возвышении, на мягких подстилках! Да ещё в самом тихом, удобном для сна и отдыха закутке, именуемом «спальной».

Цепляясь когтями за ворсистый палас, Потапыч проследовал туда, оставляя белые следы от рассыпавшейся невзначай по всему полу кухни муки, и осмотрел придирчиво лежбище.

Как раз то, что надо! На этом широком топчане они с Яковом, как два вожака, плечом к плечу, очень даже уместятся.

Взгромоздившись на скрипнувшее под ним жалобно ложе, медведь аж заурчал от удовольствия.

О, как здесь уютно, спокойно и мягко! Как в тёплой, выстланной подсохшей травкой и палой хвоей родной берлоге зимой!

Надо только дать понять остальным, занимающим подчинённое положение в стае, что отныне это их с Яковом, место.