Сказка сказок, или Забава для малых ребят

С этими словами он побежал купить жирного угря из Пантано, меру просеянной муки и хорошую бутыль манджагуэрры[248], и пока жена, вся в хлопотах, пекла прекраснейшую пиццу, он жарил угря. Когда все было готово, оба уселись к столу.

Но только успели сесть, как вот он, куманек-дармоед, — стучит в ворота. И Мазелла, выглянув и увидев крушение всех их радостей, сказала мужу: «Кола Яково мой, не бывало еще в мясной лавке человеческих наслаждений ни одного куска говядины без кости недовольства; и сроду не поспишь на белых простынях неги, куда не забрались бы клопы тягот; и не вывесишь белье радостей, чтоб в тот же миг сверху не полил дождь неприятностей! Вот тебе и скривил рот горький кусок, вот и застряла в горле говенная пища!»

Кола Яково говорит: «Сметай вон все со стола, уноси, убирай, прячь, чтоб не видно было; а потом откроешь ворота и скажешь, что нас ограбили. И может, видя дом опустошенным, он сообразит, что нечего у нас засиживаться, и даст-таки нам возможность положить в рот по кусочку этого яду».

И Мазелла, покуда гость бил в набат, точно при нападении разбойников, и трезвонил, как на святой праздник, засунула угря в шкаф, бутылку под кровать, а пиццу между тюфяками, а Кола Яково забрался под стол, чтобы через дырку в скатерти, свисавшей до пола, смотреть, как пойдут дела.

Куманек, подглядев сквозь щель в воротах все эту кутерьму, когда Мазелла открыла, вошел с серьезным лицом, весь испуганный и растревоженный, и, услышав, что случилось, сказал: «Пока ты держала меня за воротами в таком томлении, в стольких тяжелых мыслях, пока я ждал ответа, как Ной — вóрона, у меня под ногами проползла змея, — ох, матушка моя, какая же огромная и страшная! Прикинь, что она была толстой как угорь, которого ты засунула в шкаф! И я, видя себя в беде, трепеща как камыш, обсираясь со страху, производя глистов от ужаса, трясясь от сердцебиения, поднял с земли камень величиной с бутыль, что ты припрятала под кроватью, и с размаху как грохнул по этой змеюке! И сделал из нее пиццу, вроде той, что ты заложила между тюфяками! И пока она издыхала да корчилась, я видел, что она смотрела на меня так же, как мой кум смотрит из-под стола. Во мне ни кровинки не осталось: эдак всего пробрало!»