Сказка жизни

А потом подошел окончательно посвежевший и явно готовый к новым свершениям Алеша Беркович и аккуратно отвел за локоток в сторонку:

– Слышь, молодой! А ты ведь так ни разу сегодня Илью и не смог пройти?

– Не-а, – сознался Филимонов, – Ну он все-таки – великий. А я кто?

– Ну-ка покажи, как ты делаешь. Я сам хочу попробовать…

Вмиг одеревеневший от смущения Филимонов кое-как изобразил свое любимое, многажды накануне заранее повторенное, обманное вправо, влево – и резко снова вправо!

– Ну вот так как-то… туда, сюда, и снова туда! А он все время как-то у меня на пути, хотя раньше получалось, как правило…

– И ты думаешь, он читает тебя, как раскрытую книгу?

– Ну наверно… – Филимонов смущенно втянул ноздрями воздух.

– Ну думай. А он просто только на первое движение твое успевает среагировать, вот и валится на тебя как куль! Эх ты! – совершенно счастливо расхохотался Алеша, – Ну ладно, пойдем. Прикроем тебя как-нибудь перед папашкой…

Однажды к Морихею Уэсибе робко приблизился один его нудный ученик. Год назад он сбежал от Учителя с одной ученицей, но в глубине души О-сэнсей всегда знал, что однажды тот вернется.

– Учитель! – с болью в голосе начал ученик, – Мне не хватает денег! Я вкалываю на двух работах, я напрочь забросил медитацию, самосовершенствование и поиск Истины – и все равно каждый месяц стреляю сто иен до получки. Не мог бы ты сообщить мне какую-нибудь подобающую случаю Мудрость?

Учитель задумался. Он многое о чем захотел сообщить – но затем передумал. Порывшись в складках кимоно, он вынул оттуда мятый полтинник и вручил его ученику. «В такие моменты вся мудрость мира – ничто, – сказал Морихей Уэсиба, – А Джа даст нам все. Видишь, еще и мелочь осталась, на маленькую сакэ и какого-нибудь говна на закуску…»

Он был по-настоящему мудр, этот Морихей Уэсиба. Он знал, что приличные ученицы в итоге всегда обходятся гораздо дороже неприличных. Тем ты платишь один раз, чтобы снять с нее старое кимоно. А этим ты платишь всю жизнь, чтобы каждый раз надевать на нее новое.

…Они долго ехали на метро, почти до конечной. Потом на стылой поземке, подняв воротники и тщетно пытаясь спрятать лицо от летевших, кажется, со всех возможных сторон колючих снежинок, дожидались колесницу какое-то бесконечное количество времени. Наконец, уверенно преодолев сопротивление прочих соискателей, втиснулись в подошедшую машину, где турбулентный людской поток быстро разнес их по разным углам. Тронулись. Филимонов, впервые пригласивший в гости Илью Муромэца и Алешу Берковича по случаю своего дня рожденья, очень волновался, но пока вроде все шло по заранее намеченному плану.

Послеполуденная январская темень быстро окуналась на землю. Пассажиры один за другим сходили, остановки делались все реже, и колесница все стремительнее таранила мглу, едва освещаемую габаритными огнями. В какой-то момент Илья Муромэц даже ухитрился пролезть к окну, один заняв сразу все сиденье.

– Гляди-ка! Это что такое? – спросил он, кое-как разглядев убегавший за окном пейзаж.

– Илья, что? – встревоженно спросил Филимонов.

– Да вон висит!

Филимонов всмотрелся. Ветер безжалостно трепал поблекший парусиновый транспарант, натянутый поперек тракта, но пожухшую надпись на нем разобрать еще было реально.

«С праздником, дорогие обитатели тутошнего территориального образования!» – вслух прочел Филимонов.

– Это что означает?

– Не знаю, – пожал плечами Филимонов, – Я сам первый раз вижу. Я же стоя еду всегда, даже если не в час-пик, стоя не видно…

– Это означает, что тут всегда праздник! Во всяком случае, когда с нами! – раздался с задней подножки задорный голос Алеши Берковича, и Филимонов внутренне успокоился.

В сенях гости по-простому покидали зипуны на лавку, стащили отсыревшие валенки, поставили к батарее, прошли в горницу к старательно накрытому полуфабрикатами столу.

– А хозяйка твоя где? – спросил Илья.

– Нету хозяйки, – потупился Филимонов, – Так получилось…

– Ну, может, оно и к лучшему, – резюмировал Алеша Беркович, тщательно изучая один из запотевших сосудов на просвет.

– Та-ак, а это что-о?

Филимонов поглядел на выцветшие обои, испещренные прямоугольничками его дрожащего почерка и потупился еще пуще прежнего, а местами даже покраснел. На счастье его, тут прочитать что-либо уже не представлялось возможным.

– А, это так. Ерунда. Из раннего. Можете на память оторвать кусочек…

– Стихи что ли? – уточнил Беркович.

– Ну, по крайней мере в рифму…

– Да я не об этом, – и Илья Муромэц с размаху ткнул пальцем в стену, указывая, о чем именно. Через всю горницу тянулся рукописный плакат «Мы не верим Циммерману», – Инородец?

– Ну, как сказать…

– Совсем не веришь?

– Совсем.

– Плохо дело, – покачал головой Илья.

– Ой, Илюш, да ладно тебе, – весело сказал Алеша, завершив свой придирчивый осмотр предлагаемых емкостей, – Я вот, к примеру, женщинам уже лет двадцать не верю, если не больше. Да вот ты сам – веришь хоть во что-нибудь?

– Не о нас речь. Что ты равняешь, то мы – а то молодой… его-то годы. Ладно. Но ты все-таки учти на будущее, – назидательно повернулся к Филимонову Илья, и у того окончательно отлегло от сердца…