Сказки

— В том, что я продал свое сердце, — закричал Петер, — никто не виноват, кроме тебя и твоего обманчивого богатства! Это ты, лукавый дух, привел меня к погибели, заставил меня обратиться за помощью к тому, другому, и на тебе лежит вся ответственность! — Но не успел он это выговорить, как Стеклянный Человечек вырос и раздулся, сделался большим и широким, глаза у него стали величиною с тарелки, а рот превратился в раскаленную плавильную печь, из которой вырывалось пламя. Петер упал на колени и задрожал, как осиновый лист, — не помогло ему и его каменное сердце. Когтями коршуна вцепился лесной дух ему в затылок, перевернул его в воздухе, как ветер кружит сухой лист, и швырнул оземь так, что у него ребра затрещали.

— Земляной червь! — крикнул он голосом, прозвучавшим, как громовой раскат, — если бы я захотел, я уничтожил бы тебя, так как ты провинился перед духом леса. Но ради этой мертвой женщины, которая накормила и напоила меня, я дарую тебе еще неделю. Если ты не обратишься к добру, я приду и сотру тебя с лица земли, и ты умрешь нераскаянным грешником!

Был уже вечер, когда несколько человек, проходивших мимо, увидали распростертого на земле Петера Мунка. Они осмотрели его со всех сторон, повернули его, стараясь найти в нем признаки жизни, но старания их долго оставались безуспешными. Наконец кто-то сходил в дом, принес воды и обрызгал его. Тогда Петер глубоко вздохнул, застонал и раскрыл глаза, долго оглядывался и потом спросил о госпоже Лизбет; но никто ее не видал. Он поблагодарил людей за помощь, вошел в дом и там стал искать, но госпожи Лизбет не было ни в погребе, ни на чердаке, и то, что он считал страшным сном, было горькой действительностью. И вот, пока он был совсем один, ему стали приходить странные мысли; он ведь ничего не боялся, так как у него было холодное сердце, но когда он думал о смерти жены, ему представлялась его собственная кончина и то, с каким тяжелым грузом явится он на тот свет, как отягощен он слезами бедных, тысячами их проклятий, которые не смягчили его сердца, воплями несчастных, которых он травил своими собаками, как давит его отчаяние его матери, кровь прекрасной, доброй Лизбет! Что скажет он старику, ее отцу, когда тот придет и спросит: «Где дочь моя, твоя жена?» И что ответит он тому, другому, которому принадлежат все леса, море и горы и жизни людей?

Это же мучило его и ночью во сне, и каждую минуту он просыпался от нежного голоса, который взывал к нему: «Петер, добудь себе сердце погорячее!» А проснувшись, он опять скорей закрывал глаза, так как, судя по голосу, это предостерегала его госпожа Лизбет. На следующий день он отправился в трактир, чтобы рассеять там свою тоску, и натолкнулся на толстого Эзехиэля. Он подсел к нему, они поговорили о том, о сем, о погоде, о войне, о налогах, а наконец, и о смерти, и о том, что тот или этот так неожиданно умер. Тут Петер спросил толстяка, что он думает о смерти и что, по его мнению, будет с ним после смерти? Эзехиэль отвечал ему, что тело зароют в могилу, а душа или вознесется на небо, или же низвергнется в ад, — Значит, сердце тоже зароют? — с волнением спросил Петер.

— Ну, конечно, его тоже зароют.

— Ну, а если у человека больше нет сердца? — продолжал Петер.

При этих словах Эзехиэль дико поглядел на него:

— Что ты хочешь этим сказать? Ты издеваешься надо мной? Думаешь, что у меня нет сердца?

— Как же, сердце у тебя есть, и притом крепкое, как камень, — отвечал Петер.

Эзехиэль с удивлением поглядел на него, оглянулся, не слыхал ли их кто, и проговорил:

— Откуда ты это знаешь? Может быть, твое сердце тоже больше не бьется?

— Нет, не бьется, во всяком случае не у меня в груди! — отвечал Петер Мунк. — Но ответь мне теперь, — когда ты знаешь, о чем я говорю, — что будет с нашими сердцами?

— Какое тебе до этого дело, приятель? — смеясь, возразил Эзехиэль. — На земле ты живешь вовсю, и баста! Этим-то как раз и хороши наши сердца, что при таких мыслях нами не овладевает страх.

— Это правда, но все-таки невольно думаешь об этом, и хотя я теперь и не знаю страха, все же я хорошо помню, как боялся ада, когда был еще маленьким невинным мальчиком.

— Ну, не думаю, что нам будет хорошо, — сказал Эзехиэль. — Я как-то спрашивал об этом школьного учителя; он сказал мне, что после смерти сердца взвешивают, чтобы узнать, как тяжко они нагрешили. Легкие поднимаются кверху, а тяжелые опускаются, и я думаю, наши камни весят изрядно.

— Ах, конечно, — сказал Петер, — и мне самому часто бывает неловко, что сердце мое так безучастно и равнодушно, когда я думаю о таких вещах.