Сказки английских писателей

Когда Кеаве немного пришел в себя, он услышал, что в зале играет оркестр, и пошел туда, так как боялся оставаться один. Он бродил среди счастливых людей и слушал, как то громче, то тише играет музыка, и смотрел, как дирижер отбивает такт, и все это время в его ушах гудело пламя и перед глазами пылал красный огонь в бездонной глубине преисподней. Вдруг оркестр начал играть «Хики-ао-ао», песню, которую они пели вместе с Кокуа, и это вселило в него бодрость.

«Ну что ж, — подумал он, как в былые дни, — дело сделано, так отчего ж не извлечь добра из худа!»

И первым пароходом он вернулся на Гавайи и вскоре женился на Кокуа и отвез её в Сверкающий Дом на склоне горы.

Жизнь их сложилась так: когда они были вместе, душа Кеаве успокаивалась, но стоило ему остаться одному, как на него нападала тяжкая тоска, и он слышал, как гудит пламя, и видел, как пылает красный огонь в бездонной глубине преисподней.

Девушка отдала ему себя целиком, сердце её трепетало при виде Кеаве, рука льнула к его руке, и так она была хороша, до самых кончиков ногтей, что всякий, глядя на нее, радовался. У нее был легкий нрав. Для каждого она находила доброе слово. Она знала множество песен и порхала по Сверкающему Дому — самое сверкающее из его украшений, — распевая, как птичка. И Кеаве радовался, глядя на Кокуа и слушая её пение, а потом, уединившись, плакал и стенал, думая о цене, которую заплатил за нее, и снова вытирал глаза, и освежал водой лицо, и шел к жене, и садился рядом на широком балконе, и пел с ней вместе, и, затаив тоску в груди, отвечал на её улыбки.

Но наступил день, когда притихли её шаги и приумолкли песни, и теперь уже не только Кеаве прятался, чтобы скрыть свои слезы. Оба они стали избегать друг друга и сидели на разных балконах, разделенные покоями дома. Кеаве был погружен в отчаяние и почти не замечал перемены в Кокуа, — он был только рад, что может чаще оставаться один и размышлять о своей грустной судьбе и ему не приходится делать веселое лицо в то время, как сердце гложет тоска. Но однажды, когда он тихонько проходил по дому, ему послышалось, что где-то плачет ребенок, и вдруг он увидел на балконе Кокуа, которая билась головой об пол и рыдала так, словно у нее разрывалось сердце.

— Да, Кокуа, в этом доме только и остается, что плакать, — промолвил Кеаве. — И всё же я отдал бы всю свою кровь до последней капли, чтобы ты, хотя бы ты, была счастлива.

— Счастлива?! — вскричала она. — Кеаве, когда ты жил один в Сверкающем Доме, все на островах называли тебя самым счастливым человеком в мире, ты смеялся и пел, и лицо твое светилось, как восходящее солнце. А потом ты взял в жены несчастную Кокуа. и один бог знает, в чем её вина…«но с того дня ты больше не смеешься. Ах, — воскликнула она, — какое заклятье лежит на мне?

Я думала, я красива; я знала, что люблю мужа. Какое заклятье лежит на мне, что темное облако омрачило его чело?

— Бедная Кокуа, — сказал Кеаве. Он сел рядом с ней и хотел взять её за руку, но она отдернула руку прочь. — Бедная Кокуа, — повторил он, — мое бедное дитя… моя красавица. А я-то думал оградить тебя от горя!.. Ну что ж, придется открыть тебе все. Тогда ты, по крайней мере, пожалеешь бедного Кеаве, тогда ты поймешь, как он любил тебя… если не убоялся ада, чтобы сделать тебя своей… и как он, осужденный на вечные муки, все еще тебя любит, если может вызвать на свои уста улыбку, когда видит твое лицо.

И он рассказал ей все с самого начала.

— И ты сделал это ради меня? — вскричала Кокуа. — О, тогда ничто мне не страшно!

И она обняла его и заплакала у него на груди.

— Ах, дитя, — вздохнул Кеаве, — а в меня мысль об адском пламени вселяет великий страх.

— Не говори об этом, — сказала она, — не может человек пропасть только из-за того, что полюбил Кокуа. Клянусь тебе, Кеаве, я спасу тебя или погибну с тобою вместе. О! Ты продал дьяволу душу из любви ко мне, так неужто я не отдам жизнь для твоего спасения?

— Ах, любовь моя, ты можешь сто раз отдать свою жизнь, но что это изменит?! — воскликнул он. — Ты только оставишь меня в одиночестве до того дня, когда наступит расплата.

— Ты ничего не знаешь, — сказала она. — Я образованная девушка, я училась в школе в Гонолулу. И я обещаю, любимый: я спасу тебя. Пусть бутылка стоит сейчас один цент, что с того? Не везде же в ходу американские деньги. В Англии есть монета, которую называют фартинг, она в два раза меньше цента… Ах, горе! — вдруг перебила себя Кокуа. — Это вряд ли поможет делу, ведь тот, кто купит бутылку за фартинг, осужден на гибель, и мы не найдем человека, который был бы так же храбр, как мой Кеаве! Но постой, — во Франции есть сантимы, их идет пять монет за цент или около того. Да, лучше и придумать нельзя! Поедем на французские острова, Кеаве, на Таити, и как можно скорее. Там бутылка еще три раза сможет перейти из рук в руки — четыре сантима, три сантима, два сантима, один сантим, а вдвоем мы легче уладим эту сделку. Ну, мой Кеаве, поцелуй же меня и оставь все заботы. Кокуа тебя отстоит!