Сказки английских писателей

Как я уже говорил, я пробирался вдоль живой изгороди, а под курточкой у меня были спрятаны силки. От волнения я едва дышал. Сквозь колючую изгородь, уже покрытую изумрудными почками, я точно разглядел место для будущей ловушки: в канаве между полем и изгородью. Из-за кустов мне был виден только кусочек поля, но я знал, что тут-то и есть настоящий птичий рай, — особенно с приближением весны.

Так я постепенно дошел до выхода на поле — до ветхой расхлябанной калитки, которая держалась цепочкой. Скажу тебе по секрету, это было позорище, а не калитка. Впрочем, это уже не наше дело. И вдруг мне почудилось, что сам фермер Джонс смотрит на меня с середины поля, с расстояния в каких-нибудь тридцать ярдов. Я замер от страха; сначала меня бросило в жар, потом я похолодел, но я стоял и ждал не отрывая взгляда. На мгновение мне показалось, что я вижу, как он ворочает глазами.

Все это продолжалось не долее секунды. Затем я понял свою ошибку. Это был вовсе не фермер Джонс и даже не его работник. На поле стоял старый Джо, наш старина Джо, но только он внезапно ожил. Ожил!

Вообще, если вдуматься, Летиция, что такое жизнь? Это большая загадка.

— Да, ты прав, дядюшка Тим, — прошептала Летиция, подсаживаясь поближе к дядюшке. — Может, он и сейчас живой?

— Вполне возможно, что он и сейчас может ожить, — согласился старый мистер Болсовер. — К тому же не надо забывать, что тогда он был значительно моложе. С тех пор он износил много новых костюмов от старьевщика и переменил столько шляп, что пальцев на руках не хватит их сосчитать. Да, это были его золотые денечки. Он был тогда в расцвете молодости, красавец мужчина, щеголь с модной картинки. А сейчас я не согласился бы расстаться с ним даже за мешок золотых гиней. Даже за двадцать мешков, хотя гинеи сами по себе вещь неплохая. Это объясняется тем, что, во-первых, теперь я люблю его бескорыстно, люблю таким, каков он есть, а во-вторых, дорогая Летиция, не часто человеку выпадает на долю встретить в нашей жизни живую фею.

Летиция прыснула от смеха.

— Ты такое выдумаешь, дядюшка Тим! Настоящую живую фею? — От смеха она наклонилась вперед, натянув на коленях юбочку. — Не хочешь ли ты сказать, бедный мой дядюшка, что старый Джо — это фея?

— Нет, я совсем не это имел в виду. Тогда, как и сейчас, Джо был пугалом, самым страшным страшилищем из всех, кого мне доводилось видеть. И больше ничего, как сказал поэт [128]. Сам старый Джо феей никогда не был: с тем же успехом можно было бы сказать, что дом, в котором мы живем, — это мы сами. Старый Джо был только местом, где феи, как говорили прежде, назначали рандеву. Не он был феей, а в нем была фея.

В то утро, помню, на нем были широкие штаны в черно-белую клетку и черный, позеленевший от старости сюртук, очень широкий в плечах. В один рукав у него была всунута ветка, а в другой палка, изображавшая дубинку. Еще одна деревяшка, с утолщением на конце, служила ему вместо головы. И на нее была надета видавшая виды черная твердая шляпа с полями, порядком помятая, какие носили в те дни фермеры и церковные старосты. Он стоял, чуть подавшись вперед, и смотрел в упор на меня. Я от страха присел у калитки, еще сильнее прижал к себе силки, спрятанные под курточкой, и тоже не спускал с него глаз. То ли горячий воздух, который шел от разогретой солнцем каменистой земли, то ли обманная игра света на меловых обнажениях, не могу сказать точно, Летиция, но пока я стоял там и наблюдал за ним, голова его, как мне показалось, слегка повернулась, словно он хотел меня получше рассмотреть, однако так, чтобы я этого не заметил. И в то же время я был почти уверен, что мне это только кажется.

Я был сильно встревожен. Он напугал меня, как пугал ворон и прочую живность. С юными нарушителями границ в те времена поступали довольно сурово: пойманному на месте преступления могли задать хорошую взбучку. А еще раньше на таких нарушителей даже ставили капканы с железными челюстями. Правда, в мое время они уже были не в ходу. Но даже после того как я обрел способность соображать, я продолжал смотреть на него, одновременно следя за птицами, которые порхали вокруг, клевали что-то, чистили перышки или просто нежились на солнышке в пыли. И хотя я успел убедиться, что передо мной просто пугало, мне было все равно не по себе.

Дело в том, что глаз у него, конечно, не было, но я был абсолютно уверен, что кто-то или что-то глядит на меня — не то из-под его старой шляпы, не то из рукава, не то еще откуда-нибудь. Птиц мое присутствие уже не беспокоило, потому что я не шевелился. Выждав еще минут пять, я сел на корточки на краю поля и принялся ставить силки.