Сказки Апокалипсиса (сборник)

У чудовища была человеческая голова. Светловолосая, с бесцветной кожей. Чиж с изумлением рассматривал ряженого и пытался убедить себя, что это не сон. Он уже видел его – это был торговец, приходивший в поселение откуда-то из-за гор и останавливавшийся на постой в «кротовьей норе».

– Этот дядя – бесполезный мусор, – устало вздохнул человек в волчьей шкуре. – А от мусора нужно избавляться.

– Неправда! – заспорил мальчик. – Он такой же, как ты. Я видел его руку!

Ряженый сделал какой-то жест. Двое волков навалились на Чижа. Один прижал к земле, другой стащил перчатки.

– Одна рука. Обычная.

– Я видел, – настаивал ребенок. – Когти. Длинные, черные, страшно очень.

– Может, когда-то и были, – усмехнулся один из волков.

– Это не нам судить. Пусть Профессор разберется.

Знакомое прозвище мелким камешком ухнуло в колодец памяти, всколыхнуло мутную воду.

«Профессор за такое как следует отвалит», – сказал забывшийся голос.

«Нора Волка была глубоко под землей. Огромная, за тяжелыми железными дверями», – шепотом напомнила Анечка.

«У них там, под землей, свои порядки», – подтвердил торговец с перерезанным горлом.

Чиж заорал и попытался вырваться. Человек в чудовищном костюме вновь подал какой-то знак рукой. Волки навалились на пленного, кто-то ударил его по голове.

Чиж ощутил, как его рывками куда-то волокут, и как душит впившийся в горло ворот свитера. Он открыл глаза и увидел переплетение черных ветвей на фоне ясного звездного неба. Вокруг в безмолвии шагали волки. Косматые, со светящимися желтыми глазами. То ли люди, то ли сказочные твари.

Чиж зажмурился, и мир исчез в абсолютном мраке. Ведь сказки должны заканчиваться, когда выключают свет.

* * *

На вязкие бурые лужи успели налететь мухи. Стаи насекомых мерзко гудели в воздухе. Охотин пинком перевернул очередной труп и выругался. На него мутными глазами смотрел заместитель, Антон. Лицо, искаженное посмертной гримасой, выглядело так, словно мужчина узрел невыносимо страшное чудовище.

– Черт-те что творится, – буркнул из-за спины «кротовий» командир.

– Кажется, у нас объявились новые отморозки, – откликнулся Охотин.

– Отморозки ли? Саныч, все эти трупаки – не «зеленка» на первой вылазке. Они такую гадость зачищали, какая нам в кошмарах не снилась. А их кто-то подчистую убрал, даже не надорвался. Где следы боя? Почему другие ни выстрела не слышали? Где хоть один чужой труп? Только вещи чьи-то на берегу. Но там крови нет, даже не ранили суку, значит.

– Вещи?

– Одежда, рюкзак и рука деревянная.

– Это из моих, – нахмурился Охотин. – Чижов.

– И что это за хрень? – растерянно спросил «кротовий» командир.

– Не дай нам Господь узнать это когда-нибудь на собственной шкуре…

Сергей Шивков Будь как дома, путник!

Работа в столовой считалась легкой, поэтому Штык ставил на нее лишь молодежь. Обязанности были простые и высшего образования не требовали: подмести пол, расставить миски-кружки, вытереть со столов, вынести на ферму объедки.

Впрочем, многие обитатели Белорусской-радиальной на такую работенку и не подписались бы. Станция считалась купеческой, большинство ее обитателей промышляли торговлей, за что от соседей получили полупрезрительное прозвище «менеджеры».

Всю первую половину дня работающие в столовой молодуха Оксанка и приданные ей в помощь пацаны Глеб с Данькой вкалывали в обе лопатки, ни на минуту не присели. Сначала из казармы после подъема привели новобранцев. Молодые парни, с раскрасневшимися после утреннего марш-броска лицами, споро работали ложками, с аппетитом заглатывая дымящуюся кашу с ароматным гуляшом из крысятины. Перед первой сменой заходили женщины с грибных плантаций, затем с ночных работ вернулись усталые мужики с промзоны. Часам к десяти подтянулись с блокпостов погранцы…

К середине дня ноги у Оксанки от бесконечной беготни налились свинцом, а робы у пацанов так взмокли, что хоть выжимай. Впрочем, никто не жаловался. Оксанке уже двадцать стукнуло, а жениха на горизонте даже в далеком будущем не предвиделось. Даже самого завалящегося. Девка худосочная, нескладная – кто на такую глаз положит? Коротко стриженные рыжие волосы, вытянутое лошадиное лицо и несколько длинноватый нос делали Оксанку скорее похожей на мальчишку-подростка, чем на половозрелую девушку. Жила она одна: прибилась года три назад на станции, да так здесь и осталась. Работала хорошо, пьянством и дурью не увлекалась, на сверхурочные смены соглашалась безропотно, так как надеяться ей, кроме как на себя, в этом мире было не на кого. Не работник, а клад! Штык хоть иногда на нее и покрикивал (да и то больше в целях профилактики), но Оксанку ценил. Поэтому периодически что-то ей из старого шмотья подкидывал, к праздникам дополнительную пайку выдавал, из купленных у перекупщиков ворованных вещей то зеркальце презентует, то гребешок, то пудру с помадой. Это только незнающие люди бакланят, что Штык – мироед и эксплуататор.