Сказки летучего мыша

— Прыхай! — Снова надрывный кашель. И уже тише: — Прыхай… У меня тож потшилки дрошшали, кохда дед тфой сюда привел… Прыхай…

— Смерти моей ищете, батяня… Не могу, боюсь… — плаксивым голосом тянул Никита. Но сделал еще один крохотный шажок. Казалось, неведомая сила подталкивала к краю, мягко пихала в спину.

Ворон-отец заговорил тихо, но с угрозой:

— Не прыхнешь — нахслетства лишу. По миру пойдешь, у чужих люхдей кусох хлеба прохсить станешь…

Факел шипел, потрескивал. Звуки эти сливались с шипящей речью старика — и возвращались эхом от стен и сводов громадной пещеры — негромким, опасным эхом.

Никита шагнул совсем уж чуть — на четверть ступни. Тоскливо оглянулся на отца: а ну как передумает, скажет, что шутковал… Проверял, дескать, как слушает чадо волю родительскую.

Старик замахнулся факелом. Лицо его исказилось, стало страшным. Никита отшатнулся. Нога скользнула… С истошным воплем он полетел в черную бездну.

…Он не помнил, как очутился наверху. Смутным, быстро исчезающим воспоминанием мелькало, что черный провал шахты вдруг осветился, наполнился множеством ярких, переливающихся, меняющих цвет шаров, — и они говорили с Никитой, говорили на непонятном и незнакомом языке. Но он понимал всё…

Что было дальше, Никита не помнил. Зато помнил и знал теперь многое другое.

Отец лежал на краю шахты. Мертвый. Иссохший, сморщенный — кожа туго обтянула кости черепа, глаз в провалах глазниц не видать — высохли, сморщились, ввалились внутрь черепа.

Факел лежал рядом, давно погаснув. Но больше Никита не нуждался в нем. И не нуждался больше в проводнике по запутанному лабиринту подземных коридоров.

Он легко взвалил невесомое тело отца на плечо и пошагал из пещеры. Пошагал, зная, что один раз ему доведется сюда вернуться. Вернуться вместе с сыном, почуяв приближающуюся смерть.

* * *

Ну вот и всё… В иконостасе зияла издалека видимая дыра, завернутая в тряпицу икона лежала в холщовой суме — поначалу Ворон сунул было под рубашку, к телу, да быстро вынул. Показалось, что за пазухой спрятано что-то живое, враждебное…

Можно бы и уходить, но надо было сделать кое-что еще. Для отвода глаз. Чтоб никто не задумался, зачем неведомый вор взял именно эту и только эту икону…

Ворон быстро прошелся ломиком по иконостасу — сдирал серебряные ризы. Зазвенело стекло — Никита Степанович с маху разнес киот Тихвинской Богоматери, отковырял покрывавшие его пластины червонного золота, запихал в большой мешок с добычей, вовсе ему не нужной… Заодно отправил в суму икону. Прошел за левый клирос, и тем же манером обошелся с Сидящим во Славе Спасителем. Торопливо ободрал другие иконы, украшенные победнее…

Не терпелось выйти на улицу — и увидеть, и почувствовать, как… Как все произойдет, он и сам не представлял. Но знал — оковы разбиты и путы срезаны. И спящий хозяин, чей покой хранил род Воронов — проснется. Проснется в полной своей силе — а не короткой вспышкой полубодрствования, как уже не раз случалось…

На улице всё оставалось по-прежнему — теплая безлунная ночь. Ветер тихо шелестел ветвями лиственниц. Не происходило ничего. Хозяин дремал — Ворон чувствовал это хорошо. Более того, сон его становился крепче — День заканчивался…