Сказки летучего мыша

Ворон взвыл. Проклятие! Обманул! Всех их обманул проклятый старец! Оставил на виду то, с чем пытались бороться несколько поколений Воронов — а самое главное утаил, спрятал…

Где??? И что???

Нет ответа…

Но ничего… Надо развалить проклятую церковь по камешку, по кирпичику и перепахать само место, где она стояла… Может, не сейчас, — но когда-то придется сделать это…

А сегодня он проиграл… Годы ожидания прошли впустую,,.

Он тихо подвывал — и ступал, не видя дороги. Отойдя на пару сотен шагов от церкви, поднатужился и зашвырнул мешок подальше в кусты. Пусть валяется. Теперь всё равно…

Ворон пошагал дальше, налегке — по-прежнему мало что видя и слыша вокруг. Не услышал он и стона в кустах, куда улетел его мешок.

* * *

Ваня (или, как станут именовать его позже в казенных протоколах— Иван Гаврилович Передойко, крестьянин Псковской губернии) проснулся от удара по голове и плечу чем-то жестким, застонал, не понял ничего и уснул снова.

По-настоящему его разбудил утренний холодок. Ваня приподнял голову — силы встать с примятой травы нашлись не сразу. Попытался вспомнить, как очутился здесь, в кустах. Голова трещала и раскалывалась, но память помаленьку вернулась… Пил он вчера крепко, в трактире, заливая горе от неудачной торговой поездки. Пил сначала один, потом в компании церковного сторожа — которого потом не пойми зачем потащился провожать. Ну и допровожался — спал под кустом, как последний пропойца…

На лежавший рядом кожаный мешок Ваня обратил внимание чуть позже. Трясущимися пальцами распустил завязки. Золото тускло сверкнуло в лучах утреннего солнца. И еще какой-то голубой камешек — Ваня не знал его названия, но понял: он станет богачом. Если будет держать язык за зубами.

…Радовался богатству — в самом буквальном смысле свалившемуся на голову — Ваня Передойко недолго. Поехал в Сибирь махать кайлом, как ни пытался доказать, что неповинен в осквернении церкви. Почтенный Никита Степанович Ворон, понятно, ни у кого ни малейших подозрений не вызвал.

Из остатков изуродованных окладов, найденных полицией, сделали запрестольный крест для все той же церкви Екатерины-великомученицы. Пропавшие иконы так в храм и не вернулись.

Мало-помалу дело об ограблении и осквернении церкви стало забываться. Но года через три в уездном городе Гатчине состоялся любопытный разговор за ежевечерними картами, напрямую касавшийся этих событий…

* * *

Общество за картами в доме податного инспектора Сабурова собралось изысканное: он сам, земской врач Петухов, преподаватель гимназии Липников и молодой присяжный поверенный [12] Баглаевский. Порой в гостиную заходила Глафира, незамужняя дочь Сабурова, — приносила то самовар, то блюдо с плюшками да постреливала глазками в сторону холостого Баглаевского.

Именно он был сегодня героем дня — вернулся со слушания нашумевшего уголовного дела.

— Скажите, милейший Павел Адамович, — спросил у него Липников, — если бы именно вы вели защиту — смогли бы добиться оправдания этого Прохорова?

— Не знаю, не знаю… — протянул адвокат после короткого раздумья. — Больно дело уж кровавое… Когда прокурор рассказывал про старуху с отрубленными ногами — присяжные просто-таки лицами зеленели, честное слово. А до главного — до детей загубленных — Филипп Артемьевич еще не добрался.

Спасовского крестьянина Игната Прохорова обвиняли — с полным набором улик и доказательств — в убийстве, по видимости беспричинном, всей семьи своего соседа Кривощекина. Семь душ убивец порубил топором, а восьмого, пятилетнего мальчишку, живьем запихал в топившуюся русскую печь.

— А господин Плевако, похоже, считает иначе, — с неприязнью произнес хозяин дома.

Защищать Прохорова — бесплатно, исключительно в видах собственной рекламы — приехал сам Федор Никифорович Плевако, молодой, но обретший шумную известность адвокат.

— Известное дело, — продолжил Сабуров, — какую песню этот столичный господин заведет: во всем, мол, виновата мерзость российской жизни… Все мы, дескать, виноваты — до Государя включительно. А Прохоров вроде как и ни при чем.

Баглаевский комментировать методы защиты своего коллеги по цеху не стал. Слегка изменил тему разговора:

— Я отметил любопытный факт, господа: последние три года в уезде количество подобных преступлений — бессмысленных и варварски жестоких — постоянно растет. Причем большая их часть происходит поблизости от «Царской Славянки» — Спасовка, Антропшино, поселок при фабрике Роджерса… Поневоле можно подумать, что покойная графиня Самойлова, принужденная уступить свое обширное имение Императору, — прокляла эти места. И после смерти ее проклятие вступило в силу…

Баглаевский широко улыбнулся, словно хотел сказать: я-то, мол, в эти недостойные нашего просвещенного века сказочки не верю, но… А может и не хотел ничего сказать, но обратил-таки наконец внимание на Глафиру — девушка в очередной зашла в гостиную.

— Полноте, Павел Адамович, — сказал Липников, не успевший до конца растерять розовые идеалы 60-х. — Не графские проклятия губят наших мужичков, но элементарный недостаток культуры и образования…