Сказки нового Хельхейма

Сидели, болтали долго, больше часа, наверное, пока на улице окончательно не стемнело, а у Саймона там, в Сан-Франциско, будильник не зазвонил. Он даже услышал этот чёртов будильник, приглушённо, словно бы из окна, но всё равно будь здоров вой и рёв; спросил: «Это что за труба Апокалипсиса?» – и Саймон успел рассмеяться, а ответить уже не успел.

До пекарни потом добирался почти бегом, хотя в темноте это самое трудное – просто обычным образом очень быстро идти. Но пришлось: не помнил, в котором часу они закрываются, и сильно подозревал, что вот буквально прямо сейчас; в общем, был прав: успел за десять минут до закрытия, зато Виту, хозяйку застал и получил-таки луковый хлеб, которого на витрине уже не осталось, Вита ему свой отдала, сказала: «Ай, мне же лучше меньше съем на ночь, толстейте вместо меня», – и рассмеялась так заразительно, что он тоже вместе с ней рассмеялся, хотя всегда считал шутки про «толстейте» глупыми, а миф о какой-то особой мистической сверхкалорийности вечерних трапез – вообще полная ерунда. И хлеб взял, конечно. Грех от удачи отказываться, дают – бери. Расплатился, собирался идти, но тут Вита спросила негромко, чтобы помощница не услышала: «Вы же через старый пешеходный мост сюда ходите? Посмотрите, пожалуйста, там внимательно, мне показалось, с ним что-то не так. Я бы сама ещё раз сходила, да времени мало, моя очередь дочку с ушу забирать».

Кивнул: «Посмотрю, конечно, вообще не вопрос». Вита часто просит его о таких одолжениях – разберитесь, проверьте. Оно и понятно, Вита – тётка живая, чуткая, зрение может ещё и получше, чем у него, но времени и внимания как следует во всём разобраться ей пока не хватает: бизнес, семья, дочка-школьница; ладно, это не страшно, муж там, вроде, отличный, во всём помогает, а дети быстро растут, так что скоро полегче ей станет, всего через несколько лет.

С пешеходным мостом, кстати, всё оказалось нормально, он там долго стоял, ещё и сходил раза три из конца в конец. Ну, это было приятно, хорошее там пространство, освобождающее от сумрачных мыслей и глупых забот; то есть, не то чтобы каждый, кто пройдёт по мосту, на всю жизнь становился свободным и лёгким, так здесь ничего, к сожалению, не работает, но на пару минут там любому легчает, и это лучше, чем ничего. Случайно мост таким получился, или стал в результате неведомо чьих усилий, этого он не знал, да и неважно, главное, что мост есть. И реке он нравится, и старому вязу, и яблоням, которые рядом растут на берегах. А что Вита забеспокоилась, так это понятно, загадка на пол-сигареты, Холмс. Наверняка прямо перед ней по мосту прошёл один из тех, кто на улице должен быть справа. Как бы поделикатнее выразиться, чтобы не добить беднягу вдогонку неласковой мыслью? Недостаточно, в общем, живой.

Домой добирался – ну, как всегда добирался затемно, когда хочешь, не хочешь, а видишь всё, к чему до сих пор не привыкли, и никогда не привыкнут человеческие глаза. Весь этот неявственный, но ослепительно яркий свет, все эти жемчужные нити, из которых сплетена темнота, и следы на земле, которые остаются, когда по ней ходят – ну, просто живые. Люди, в которых много огня. И другие следы, которые оставляют незнакомые и прекрасные, непохожие на людей, чужие – кто? Он пока не знал. И разноцветные нити, не нити, потоки, сплетения, вихри, узлы – если за такой зацепиться, чёрт знает что может случиться, он был твёрдо намерен однажды проверить, во что тогда превратится, но не спешил, ему сейчас очень нравилось быть человеком, который полдня проработал и вышел в пекарню за хлебом, заглянул по дороге в кофейню, встретил там спящего друга, и всё остальное, причём в самый разгар всего остального не забыл вовремя свернуть к банкомату, потому что завтра придёт уборщица – коротко говоря, ему нравилось быть собой.

Во дворе встал как вкопанный, потому что в траве цвели не хризантемы, а маки, словно снова настал июнь – мелкие, самосевка, зато так много, что ему в первый миг показалось, это пылает земля. Потом заметил, что на лавке сидит бабка Анна, в новом спортивном костюме, цветастом платке и с сигарой – ну, как всегда. Спросила, кивнув на маки: «Твоя работа? – и, не дождавшись ответа, рассмеялась: – Да точно твоя!» Взмахнула сигарой, словно печать на указе поставила, встала и крепко его обняла.

В дом вошёл слегка обалдевший – всё-таки маки, не хрен собачий. И Саймона встретил. И Вита последний батон отдала. И липа – такая старая липа отличная, здорово держится, девочка. Надо, – сказал он себе таким специальным суровым внутренним голосом, какой обычно включал для работы, – почаще её навещать.