Сказки нового Хельхейма

Умерла она в этом же кресле, в своём палисаднике. В первый раз вышла во двор после долгой зимы и на редкость холодной весны. Штехнер ей помог, усадил, укутал и убежал к соседке чинить электроплиту. Пока работал, не чувствовал даже лёгкого беспокойства, не то что настоящей беды. Наоборот, был уверен, впереди у них с Иреной долгое лето и, даст бог, тёплая осень, а потом – чего гадать, что-нибудь будет, а мы поглядим. Только когда вернулся во двор, всё понял. И сразу подумал: хорошо, что Ирена успела увидеть ландыши. Буквально позавчера ещё ни одного цветка не было, вовремя они зацвели.

Только об этом и думал, даже когда приехала скорая, вокруг мёртвой Ирены суетились врачи: хорошо, что она успела увидеть ландыши. А то обидно бы было. А так не обидно. Не зря я, получается, их посадил. Но вслух о цветах не говорил, конечно – ни врачам, ни соседям, ни съехавшейся на похороны родне. Им непонятно, почему ландыши – это важно, подумают, спятил от горя дед. А Старый Штехнер не хотел выглядеть чокнутым. Когда сам с детства боишься психов, очень важно не показаться одним из них.

Жизнь без Ирены была даже не то что плохая. Совсем не так страшно и горько, как он представлял заранее. Просто – ну, не очень-то жизнь. Как под местным наркозом – под общим он, слава богу, не был ни разу, а вот когда зуб мудрости выдирали, вкололи новокаин, от которого пол-лица онемело, и сейчас было очень похоже, только онемело не лицо, а – чем вообще человек живёт? Ум, сердце? Ну или душа. Ничего не интересно, ничего больше не надо, даже работать, хотя силы по-прежнему есть. Он вообще-то всю жизнь планировал, как будет на пенсии путешествовать, но теперь не хотел. Зачем куда-то тащиться одному, без Ирены? Даже рассказать о путешествии потом будет некому. И фотографии некому показать.

Он не чувствовал себя одиноким; ну, положим, он сейчас вообще ничего не чувствовал, но теоретически знал, что у него полно знакомых-приятелей, есть даже несколько близких друзей. Встречался с ними, когда его звали, зачем обижать людей. Но сам не хотел этих встреч; ну, это не удивительно, он даже есть не хотел, просто помнил, что надо, нормальные люди каждый день что-то едят. И гулял, чтобы не сидеть без движения хотя совсем разлюбил гулять. И книжки читал, и кино иногда смотрел, хотя ему больше не было интересно – чужие люди, чужие проблемы, зачем мне об этом знать? Но надо, – говорил себе Старый Штехнер, – все нормальные люди так делают, я же не хочу поглупеть, впасть в маразм.

Старый Штехнер прожил так месяца – три? четыре? В общем, до осени; ему казалось, целую вечность, а на самом деле, совсем немного, теоретически он это понимал. Спать подолгу так и не выучился, вот это действительно жаль. Кто много спит, для того дни гораздо короче; ладно, чёрт с ним, не судьба, – равнодушно думал он, сидя по ночам в своём палисаднике среди отцветающих флоксов и георгинов, в Иренином кресле, в котором она умерла. Втайне надеялся, что в кресле остался кусочек Ирениной смерти, как крошки от печенья, завалились куда-нибудь в щель. Было бы здорово, – думал иногда Старый Штехнер, – не какой-то нескорой своей, а Иренкиной смертью раньше времени помереть. И, может, чем чёрт не шутит, догнать её там? Ну, вдруг получится? Мало ли. Было бы здорово. Эй, где ты там спряталась? Может, провалилась в прореху в обивке? Забирай меня, Иренкина смерть.

Но вместо смерти к нему пришёл – показался, явился? как о призраках правильно говорить? – в общем, однажды перед засидевшимся в палисаднике Штехнером возник дед Аркадий. Это случилось в одну из тех безлунных осенних ночей, когда тьма, спохватившись, вспоминает, кто теперь в доме хозяйка и берётся за дело с таким азартом, что не только кленовых стволов и увядших гортензий, но и собственных рук не разглядеть. Но деда Аркадия почему-то было отлично видно, хотя он не мерцал, не светился, как призраки в кинофильмах, а просто состоял из какой-то принципиально иной темноты; в общем, Старый Штехнер видел покойного деда Аркадия так же ясно, как обычных живых соседей днём. Тот, кстати, отлично выглядел. Не сильно моложе, чем в последние годы жизни, но гладкий, холёный и бодрый, как иностранные туристические старики.

– Видишь меня? – спросил дед Аркадий. Не прежним безумным визгливым и не каким-нибудь завывающим призрачным, а вполне нормальным человеческим голосом. Не дожидаясь ответа, обрадовался: – И даже слышишь! Ну, хорошо.

Старый Штехнер смотрел на деда Аркадия, думал: надо бы испугаться. Всё-таки призрак настоящего мертвеца. Но страха не чувствовал, только досаду: если уж всё равно стали мерещиться привидения, лучше бы моя Иренка меня навестить пришла. И ещё свербила неприятная мысль: эх, всё-таки чокнулся. Не вышло остаться до смерти в здравом уме. Несправедливо! О чем всю жизнь умолял то ли бога, то ли судьбу, то ли просто свой мозг: «пожалуйста, только не это», – то, в итоге, и получил. Хорошо, что Ирена не дожила; то есть, хорошего в этом мало, но, по крайней мере, ей не пришлось на старости лет за психом ходить.