Сказки нового Хельхейма

Джини шла как во сне, контуженная этой внезапной вызывающе тёплой и яркой осенью, а ещё больше – пофигизмом соседки. Она тоже видит деревья и листья, то есть, мне не мерещится, – думала Джини. – Но совершенно спокойна, даже по сторонам не оглядывается, как будто подобное происходит с ней каждый день.

В этом состоянии она не узнавала знакомые улицы, о том чтобы сосредоточиться и запомнить дорогу, вообще речи не было. Только отметила, что они пересекли центральный проспект, где было на удивление людно, словно нет никакого локдауна. Или его уже отменили? – неуверенно подумала Джини. – Ну мало ли? Я же новости не читала. Всё может быть.

По маленькому супермаркету она тоже бродила сомнамбулой, разглядывая продавцов и покупателей с открытыми лицами – ну точно, получается, ограничения отменили, других объяснений нет – и незнакомые упаковки. Сами продукты, вроде, обычные, но от других производителей. Не как везде. Она бы, чего доброго, так и ушла отсюда с пустыми руками, но Тома, увидев её пустую корзину, взяла дело в свои руки и быстро набрала ей недельный запас продуктов, время от времени спрашивая: «Яйца надо?» – «Вы помидоры вообще едите?» – «Сыр любите? А маслины?» – «А соль и сахар у вас дома есть?» Она ещё бутылку вина к покупкам добавила, нахваливая сорт «Примитиво» и жаркий, идеальный для винограда восемнадцатый год. И в кассе вино без вопросов пробили, вот что самое удивительное. Хотя было уже начало девятого, а алкоголь продают до восьми.

Когда они вышли в тёплую осень с покупками, Джини была на грани счастливой истерики. Ей хотелось кричать: «Как прекрасно!» – визжать от ужаса, танцевать и рыдать. Тома подхватила её под локоть, забрала один тяжёлый пакет, сказала тепло и ласково, словно погладила голосом по голове:

– Просто здесь всё, как мне нравится. Осень, город, люди и маленький магазин. Это нормально. Привыкнете. Ещё сами будете проситься со мной погулять.

– Ещё как буду проситься, – кивнула Джини, которая от этого ничего не объясняющего объяснения мгновенно успокоилась. По крайней мере, больше не хотела рыдать.

Рыдала она уже потом, дома. Дважды. Когда попрощалась с Томой в подъезде, поднялась на свой третий этаж, вошла и сразу нараспашку открыла окно, чтобы дом наполнился запахом осени. Но с улицы пахло не мокрыми листьями, а зимней свежестью и морозом. Деревья стояли голые, вокруг фонарей сияющим хороводом кружился снег. И когда, умывшись и успокоившись, пошла разбирать покупки и, не помыв, а небрежно вытерев рукавом, надкусила самый маленький помидор. У него был яркий, острый, почти забытый вкус времён её детства, как у огурцов из салата, теперь таких уже не бывает; но вот же, бывают! – думала Джини, пока ела помидор, подсоленный её же слезами, и улыбалась, и плакала, и сама себе отвечала что-то совсем уж странное: так он не из «теперь», а из «никогда».

Зима, ферсанг, зима

Несколько дней Джини жила как в тумане; в этом тумане она разбирала коробки, наводила уют и даже пыталась работать; последнее, будем честны, почти безуспешно, но это не страшно, работы было немного, а дэдлайн – безмятежно далёк.

Каждый день она обязательно выходила из дома, хотя погода совершенно не располагала к прогулкам – специально, чтобы посмотреть на кафе. То есть, Джини хотела не просто посмотреть, а зайти, но приходилось ограничиться только осмотром: кафе было закрыто – и утром, и днём, и вечером, дверь заперта, в окнах темно. Ладно, по крайней мере, вывеска «Кафе» оставалась на месте. После прогулки по осеннему городу, похожей на сон больше, чем все сны вместе взятые, но оставившей по себе наяву полный холодильник продуктов, Джини совершенно не удивилась бы, обнаружив, что вывески нет.

Ещё Джини пыталась отыскать магазин, куда они с Томой ходили – осенью, по тротуарам, усыпанным жёлтыми листьями, день, два, уже три дня назад. Пересекала центральный проспект, снова безлюдный – локдаун никто, к сожалению, не отменял – бродила по улицам и переулкам в надежде наткнуться на маленький супермаркет; естественно, не нашла. В остальных магазинах продавцы и покупатели были в масках, ей самой тоже приходилось до носа натягивать шарф, а алкоголь по-прежнему продавали строго до восьми вечера. Из репродукторов в торговых залах звучал идиотически жизнерадостный голос диктора, взахлёб излагающий правила и запреты, старые и новые вперемешку: защищаться, спасаться, антисептиком протираться, закрывать маской рты и носы, при покупке алкоголя на кассе придётся снять маску и показать удостоверение личности, кто откажется снимать маску для сличения с фотографией, тому не продадут алкоголь, без маски запрещено, в маске запрещено, всё запрещено, ничего не разрешено! Вот зря, – мрачно думала Джини, – я научилась понимать литовский язык, – и поспешно выскакивала из магазина на улицу. Ну его.

* * *