Сказки про Ивана-Царевича и Иванушку-Дурачка

Тут же в комнату заглянула Ольга Матвеевна, ждавшая за дверью окончания беседы, и поманила гостей за собой. Комната, где был накрыт стол, была попросторнее первой, да и обставлена побогаче, хотя и скромно. Навстречу гостям поднялась высокая старая женщина с каким-то странно отсутствующим взглядом. Помедлив, она надела старомодные круглые очки и сделала приглашающий жест. Внешне у сестер Алексеевых не было ничего общего. Рослая Светлана сидела как-то неестественно прямо, смотрела в одну точку, не улыбалась и ничего почти не говорила. Ни отцу Владимиру, ни Иванушке чая не хотелось, к столу они присели только из вежливости, и минут через пять отец Владимир встал, поблагодарил и сделал шаг в сторону двери. Светлана Васильевна чуть вздрогнула, поднялась и пошла из комнаты, захватив с вешалки синий полинялый халат, который сразу же натянула на себя. Отец Владимир с Иванушкой последовали за ней. Так началась эта необычная экскурсия, ставшая первым звеном событий, коренным образом изменивших судьбу деревни Лешково, немногочисленных ее обитателей и еще очень многих людей. Выйдя из комнаты, Светлана Васильевна направилась к выходу из дома и затем повела своих экскурсантов ко главному входу, туда, где был облупившийся щит с надписью и ущербная пятиконечная звезда. Она отперла замок и сунула его в карман халата, а Иванушка подумал, что в этом халате она похожа на школьного учителя труда. Войдя внутрь, Светлана Васильевна зажгла свет, повернув ручку рубильника на щитке возле двери, а затем натянула белые перчатки. После этого она обернулась к посетителям, приветливо улыбнулась и произнесла мягким певучим голосом радиодиктора: «Милости просим, дорогие друзья!» Первая комната оказалась раздевалкой, в которой когда-то висели пальтишки всех многочисленных учеников этой школы, и теперь напоминала какой-то супрематический лес. «Это гардероб, – говорила Светлана Васильевна. – Последний раз им пользовались восемь лет назад, когда в Лешково забрело четверо туристов, попросившихся переждать грозу. Но экспозицию музея они осмотреть не смогли, так-как отключилось электричество, а большинство залов нашего музея освещается только искусственным светом». Из раздевалки вглубь строения вел просторный коридор с дверями по бокам. Стены коридора были плотно завешаны оформленными в рамки рисунками и фотографиями. «В этой части экспозиции представлены изображения, связанные с историей Лешково, – Светлана Васильевна плавно повела рукой, описав полукруг, как бы давая понять, что осматривать нужно обе стены коридора, двигаясь слева направо. – Слева вы видите реконструкцию древнейшего поселения на месте нашей деревни, выполненную одним из наших бывших учеников, а на противоположной стене помещена фотография нынешнего вида деревни, сделанная самой Ираидой Васильевной». Изобразительная летопись Лешково оказалась неожиданно разнообразной. Чего тут только не было! Рядом с довольно выразительным карандашным рисунком древнего поселения помещалось столь же качественно исполненное изображение языческого капища. Далее следовала коричневатая маленькая фотография шатровой деревянной церкви, под которой типографским способом было напечатано «Храм Иоанна Богослова в деревне Лешково», а чуть ниже красовалась написанная затейливым курсивом надпись «Фотоателье Ю. Мыльникова». Тут же в три ряда были развешаны акварели и рисунки, изображающие церковь с разных сторон и при разном освещении. Был также и рисунок интерьера церкви. Из подписей следовало, что эти изображения выполнены учителем И. Кусковым и учениками лешковской школы. Кроме этюдов с церковью, здесь же помещалось несколько деревенских пейзажей с людьми и животными в виде стаффажа. Следующий рисунок, выполненный углем, изображал церковь Иоанна Богослова, объятую пламенем. Отец Владимир задержался возле этого рисунка, и Светлана Васильевна немедленно пояснила, что здесь можно видеть пожар, уничтоживший церковь летом 1917 года и что автор рисунка неизвестен. Очередные два простенка занимали многочисленные групповые снимки выпускников школы. Последний был датирован шестьдесят каким-то неразборчивым годом, и на нем было изображено всего лишь десять мальчишек, четыре девочки и три преподавателя. Отец Владимир молча разглядывал эту печальную галерею, а Иванушка вздохнул: «Куда ж это народ весь подевался? Вон их сколько было, аж в три ряда стояли». На его реплику Светлана Васильевна немедленно отозвалась: «Многие жители Лешково погибли во время первой мировой и гражданской войн. Но по-настоящему пустеть Лешково стало с начала социалистических преобразований в деревне. Не только местные кулаки, но и простые крестьяне оказывали упорное противодействие коллективизации, находясь при этом во власти религиозных предрассудков. На короткое время Лешково превратилось в убежище для различных контрреволюционных элементов, включая недобитых белогвардейцев, так что потребовалось применение вооруженной силы для их искоренения. Именно тогда Ираида Васильевна приступила к организации в Лешково антирелигиозного музея, чтобы избавить крестьян от предрассудков, мешавших им осознать правоту линии, проводимой нашей партией». Иванушка слушал Светлану Васильевну, говорившую все тем же прекрасно артикулированным, проникновенным дикторским голосом, и ни слова не понимал, а отец Владимир внимательно вглядывался в улыбающиеся лица школьников и их учителей. Было ощущение, что он ищет ответ на какой-то волнующий его вопрос, ищет и не находит. А Светлана Васильевна бесстрастно продолжала: «Лишь в начале тридцатых годов в Лешково надежно установился колхозный строй, но Великая Отечественная война привела к тому, что деревня совсем почти опустела. Из ста трех призванных в армию мужчин назад вернулись только четверо, один из которых лишился руки и глаза. Так что основная работа по возрождению колхозного хозяйства легла на женщин, стариков и подростков. В начале шестидесятых годов деревня Лешково была признана неперспективной, как тогда говорили, и лишилась каких бы то ни было государственных субсидий. Закрылась амбулатория, перестал работать магазин сельпо. Дорогу к деревне тоже перестали ремонтировать. Люди стали уезжать, а школа пустеть. Мы держались, сколько могли, но в конце концов школа была закрыта. На противоположной стене вы можете видеть материалы, иллюстрирующие историю Лешково с 1917 года». Первое, что увидели повернувшиеся к противоположной стороне коридора экскурсанты, было воззвание губернского комитета ВКПб от 13 апреля 1918 года, написанное совершенно бешеным языком и призывавшее «огнем и мечом искоренять буржуазию, окопавшуюся на селе». Тут же был помещен плакат, на котором нарисованный красновато-коричневой краской человек в кепке и с закатанными рукавами заметал огромной метлой маленькие толстенькие фигурки, некоторые из которых были обряжены в мундиры с погонами и аксельбантами, а другие – в черные ряски с клобуками и нагрудными крестами. Надпись на плакате гласила: «Сметем с лица земли бело-поповскую сволочь!». «Страшный какой, – промолвил Иванушка, глядя на человека с метлой. – На Гулливера похож. Мне про него Маруся рассказывала, но она говорила, что он был не злой». Отец Владимир улыбнулся, а бесстрастная Светлана Васильевна пояснила, что здесь нарисован вовсе не Гулливер, а человек на плакате символизирует народ, изгоняющий своих угнетателей. «А зачем же он наших военных и священников выгоняет? – прицепился Иванушка. – Вот отец Владимир тоже с крестом ходит. А таких военных я много раз видел и так, и на картинках. И они ж герои с орденами, а их тут метлой метут». Отец Владимир обернулся к Иванушке, собираясь что-то сказать, но Светлана Васильевна его опередила: «Этот плакат выпущен более века назад. Поэтому к нему надо относиться, как к исторической реликвии, не являющейся отражением реалий сегодняшнего дня». Иванушка смутился, сообразив, что сказал что-то лишнее, хотя и не понял, что именно. Он беспокойно глянул на отца Владимира, но, увидев, что тот не сердится, успокоился. Правда, ненадолго, так как следующий экспонат страшно его поразил. Это была помещенная в рамку под стеклом сильно пожелтевшая газетная страница с двумя размещенными рядом мутноватыми фотографиями и крупно набранной надписью: «Именем трудового народа!» На первой фотографии можно было разглядеть несколько открытых гробов с останками явно изуродованных людей. Надпись под фотографией была такая: «Похороны бойцов продотряда, зверски замученных бело-кулаками деревни Лешково». На второй фотографии слева спиной к объективу стояло на коленях несколько мужчин, а справа в ряд выстроились люди в военных фуражках и с поднятыми наганами. Снимок был подписан жирно набранным шрифтом: «Нет и не будет пощады врагам Революции!» Разглядев фотографии и прочитав надписи под ними, Иванушка остолбенел. Заметив это, Светлана Васильевна пояснила, что в июне двадцатого года в районе Лешково были найдены останки бойцов бесследно пропавшего продотряда, снаряженного для выполнения продразверстки. Скоротечным следствием было установлено, что к убийству продотрядовцев могли быть причастны жители Лешково, личности которых, впрочем, установить не удалось. Приехавший по этому случаю председатель губернской ЧК З. П. Ковалев принял решение взять наугад тридцать лешковских мужиков в качестве заложников, пригрозив расстреливать их по трое каждый день, пока истинные участники истребления продотряда не признают своей вины. Угроза возымела свое действие, так как уже на следующее утро пятеро крестьян пришли с повинной. Именно их публичный расстрел и запечатлел специально вызванный из города фотограф. Это событие стало деревенской легендой, и люди в полголоса рассказывали, что с повинной к Ковалеву явились деревенские старики, решившие пожертвовать своей жизнью, чтобы спасти односельчан, а настоящими убийцами были головорезы из банды Семена Косачева по прозвищу «Коса», промышлявшие в округе аж до двадцать третьего года, когда с помощью уставших от косачевских бесчинств местных жителей специально высланный для их поимки эскадрон после долгого преследования настиг бандитов и сгоряча порубил их всех до одного. Рассказывали также, что пьяное самоуправство чекиста Ковалева не сошло ему с рук. Якобы кто-то из его сослуживцев написал аж в саму Москву о том, что начальник губернской ЧК умышленно разжигает среди крестьян ненависть к советской власти, а в пример приводился как раз бессудный расстрел стариков в Лешково, после чего Ковалев был опять же якобы судим и расстрелян. Относительно этого пункта легенды Светлана Васильевна заметила, что никакими документами он не подкрепляется и, возможно, связан со вполне объяснимой тоской людей по элементарной справедливости, которой так мало оставалось места на полях гражданской войны. С начала тридцатых годов лешковская фотолетопись становится необыкновенно подробной, так как Ираида Васильевна привезла с собой из Москвы фотографический аппарат и все необходимое для проявки и печати снимков, рассудив, что фотография может и должна составить подавляющую конкуренцию иконописи. Фотографий было очень много, и они в несколько рядов покрывали стену школьного коридора. Как и любой начинающий фотолюбитель, на первых порах Ираида Васильевна снимала все подряд, а то обстоятельство, что она очень неловко управлялась с техникой, да к тому же не имела никакого представления о законах композиции, делало ее снимки необычайно живыми и достоверными. Напрягая зрение, отец Владимир и Иванушка вглядывались в маленькие, восемь на двенадцать сантиметров, фотокарточки, на которых разворачивалась почти полувековая история одной русской деревни. Светлана Васильевна бесшумно следовала за ними, давая немедленный комментарий к фотографии, на которой кто-нибудь задерживал взгляд. «Это мальчик Фролов, брат которого приехал на побывку из Красной армии», – говорила она Иванушке, с удивлением рассматривающему снимок с маленьким мальчиком, стоявшим среди других ребятишек и воинственно поднявшим над головой настоящую кавалерийскую шашку, грозно блеснувшую на солнце. «А это вид нашего кладбища во время похорон старушки Аксеновой, дожившей до ста восьми лет», – поясняла она отцу Владимиру, привлеченному видом небольшой толпы среди покосившихся деревянных крестов. «Ой, художник!» – воскликнул Иванушка, указывая на снимок, на котором можно было разглядеть окруженного толпой ребятни улыбающегося мужчину, стоящего перед этюдником с кистью в руке. «Сороковой год, – немедленно отозвалась Светлана Васильевна. – Приехавший из Ленинграда художник Сергей Родионович Сверчков пишет этюд». Что-то в ее интонации удивило отца Владимира. Он мельком взглянул на Светлану Васильевну, но ничего не сказал, вернувшись к фотографиям, на которых люди всех возрастов и обоего пола косили сено, тушили пожары, сидели за школьными столами, праздновали свадьбы, несли гробы, стоя на лесенках, обирали яблони, с танцами провожали юношей в армию, чинно беседовали на поминках, рассматривали электрическую лампочку, смирно сидя рядами в пронизанной солнечными лучами избе, слушали по-городскому одетого молодого паренька, горевали, стоя в снегу, над сгоревшими дотла избами, собирали убитых после недавнего боя, задрав головы, смотрели на небо, прочерченное дымом подбитого самолета, ухаживали за ранеными… Один снимок с ранеными выглядел совсем нечетким, так как был снят в темном помещении при свете керосиновой лампы. Отец Владимир остановился перед ним, привлеченный какой-то пронзительной его достоверностью, и тут же услышал за спиной спокойный голос Светланы Васильевны: «Это снято во время кратковременной немецкой оккупации деревни в просторном погребе колхозника Алексеева, где скрывали раненых красноармейцев». «Алексеев, он родственник ваш?» «Да, дядя родной». «А страшно было?» – отец Владимир кивнул на снимок. Светлана Васильевна спокойно пожала плечами: «Ираида сказала, чтобы я не смела бояться, так что я и не боялась». Внимание Иванушки привлекла фотография, на которой несколько человек, одетых в знакомую ему по фильмам, но сильно потрепанную нерусскую форму, сидели на земле и что-то ели, а рядом стоял, улыбаясь, тоже довольно неряшливо и бедно одетый мальчишка лет шести с длинным прутиком в руке. «Пленные немцы и мальчик Зуев, – коротко пояснила Светлана Васильевна и добавила, – осень сорок третьего года». Постепенно отец Владимир и Иванушка дошли до конца этой необыкновенной фотовыставки, экспонаты которой значительно обезлюдели, а вместе с людьми со снимков исчезли и животные. Последняя фотография, на которой была запечатлена главная улица деревни, висела как раз напротив карандашной реконструкции древнего поселения. «А раньше-то повеселее было в деревне, а?» – неожиданно сказал Иванушка, но поймал на себе сердитый взгляд отца Владимира и притих. Светлана Васильевна на Иванушкину бестактную реплику никак не отреагировала и лишь поинтересовалась, нет ли у посетителей каких-нибудь вопросов. «А почему в вашей исторической экспозиции нет портретов отдельных людей?» – спросил отец Владимир. «Этих портретов очень и очень много, – ответила Светлана Васильевна. – Они хранятся в специальных альбомах, разложенные даже не по годам, а по месяцам. Книги из библиотеки мы почти все отдали, – она неопределенно махнула куда-то рукой, – а вместо них на библиотечных стеллажах теперь хранятся наши альбомы. Мы с Ираидой Васильевной и Ольгой Матвеевной их часто пересматриваем, вспоминаем каждого. Ираида помнит даже отметки тех, кто здесь учился». Помолчали. «А теперь приглашаю вас осмотреть наш музей!» – сказала Светлана Васильевна, отворяя первую дверь слева от себя. За дверью было совершенно темно, но Светлана Васильевна щелкнула выключателем, и отец Владимир с Иванушкой невольно попятились от увиденного. «Что это такое?» – мрачно спросил отец Владимир, перекрестившись, а Иванушка не удержался от удивленного: «Ух ты!» Перед ними было языческое капище со следами давнего пожара. У подножия четырех обугленных деревянных идолов, установленных посреди комнаты и окруженных обгоревшими остатками частокола, лежало несколько человеческих скелетов, кости которых тоже хранили следы огня. Самый большой из идолов был, видимо, вытесан из ствола дуба, примерно в два обхвата, и его черная монолитная громада упиралась в потолок. С трудом можно было различить подобие лица и скрещенных на груди рук, но огонь уничтожил все сколько-нибудь характерные детали скульптуры, от чего идол казался еще более зловещим, создавая ощущение какой-то непомерной тяжести. Другие были пониже и имели более причудливую форму, но и их огонь привел к той стадии пластического обобщения, которая так высоко ценится современными знатоками скульптуры. Все идолы сохранили подобия лиц, которые можно было различить благодаря направленному свету, подчеркивающему их рельеф. Светлана Васильевна встала спиной к идолам и начала: «Это капище было обнаружено в 1940 году мальчиками Клюевым и Сениным. Неподалеку отсюда есть небольшое озеро с поросшим лесом островком посередине, который, как и само озерцо, называется Горелым. Берега озера заболочены, и на сам этот островок никто никогда не заглядывал. Ходили слухи, что место это «нечистое» и что летом там множество гадюк. Поспорив с другими ребятами, что доберутся до Горелого острова, Клюев и Сенин смастерили плотик и отправились исследовать остров. Эта затея чуть не стоила мальчикам жизни, а вызволяли их оттуда всей деревней. Плот они построили хлипкий и он развалился, так что мальчишки чуть было не утонули. Кое-как выбравшись на берег, они полезли в чащу, надеясь найти какое-нибудь бревно, чтобы с его помощью вплавь покинуть остров. Барахтаясь в воде, дети промокли насквозь, а Сенин к тому же потерял сапог. Спички, которые они прихватили с собой, тоже размокли, и развести костер, чтобы хоть как-то согреться и обсушиться, ребята не могли. Бревна никакого они не нашли, а только измучились и исцарапались в кровь, продираясь сквозь заросли и корневища совершенно глухого леса. Уже в сумерках они догадались вернуться к берегу, надеясь, что кто-нибудь их все-таки ищет. Хватились ребят только поздним вечером и бросились к озеру, ожидая самого худшего. Стали звать и почувствовали огромное облегчение, когда мальчишки отозвались с острова. Всю ночь наводили гать через прибрежное болото, а к утру притащили на телеге лодку. Всей спасательной операцией командовала Ираида Васильевна. Она же первой услышала от дрожащих мальчишек о страшных истуканах, на которых они наткнулись в чащобе. После этого она села одна в лодку и сплавала на остров. И действительно, в самой его середине среди деревьев и кустов высились странные деревянные изваяния. Полгода потребовалось Ираиде Васильевне, чтобы организовать экспедицию на Горелый остров и вывезти оттуда остатки древнего капища. Ей помогали сотрудники местного краеведческого музея, которые собирались перевезти сенсационную находку к себе, но пока все сложили в школьном сарае. А потом началась война, о капище как-то позабыли, да и сам краеведческий музей был разрушен немецкой бомбой. И тогда Ираида Васильевна решила, что такой экспонат вполне соответствует назначению нашего музея, как свидетельство бессмысленной дикости древних верований и обрядов. Останки четырех человек, найденные нами на Горелом острове, скорее всего принадлежат местным волхвам, которых загнали на капище, перебили и подожгли. Среди костей было обнаружено несколько наконечников от стрел, которые позволяют приблизительно определить, что побоище произошло в тринадцатом веке, а специфическая форма наконечника наводит на