Сказки про Ивана-Царевича и Иванушку-Дурачка

мысль, что стрелы эти – татарские. Ираида Васильевна предполагает, что именно с этим событием связан топоним «Горелый остров», а также и то, что капище было уничтожено татарами по указанию местного епископа». При этих словах отец Владимир удивленно поднял брови: «Вот как?» Он помолчал, а потом добавил: «Их похоронить надо». Светлана Васильевна кивнула: «Мы так и сделали. Сложили кости в ящик и погребли в нашем саду. А здесь вы видите пластмассовые муляжи, которые мы сами раскрасили». «А я думал, что они настоящие… – растерянно выговорил Иванушка, не в силах отвести взгляд от зеленовато-черных костей, аккуратно разложенных вокруг главного идола. – Страшно смотреть, когда кости наружу, хоть и не настоящие». Отец Владимир промолчал, о чем-то задумавшись. Светлана Васильевна помедлила, ожидая вопросов, но не дождалась и, подойдя к двери, выключила свет. Закрыв и заперев за собой дверь, она пригласила посетителей в следующий «зал» музея, дверь в который располагалась как раз напротив. Светлана Васильевна включила свет, хотя в этой просторной комнате было и так светло, поскольку все шесть ее высоких окон не были зашторены. И снова отец Владимир с Иванушкой в удивлении застыли на пороге. Выкрашенные белой краской стены были завешаны вперемешку советскими флагами, портретами Ленина, Сталина и почему-то Мао Цзэдуна. В глаза бросался длинный красно-бело-черный штандарт со свастикой. Посередине комнаты красовалась скульптурная композиция, составленная из гипсовых фигур, фигурок, бюстов и бюстиков Ленина и Сталина, а среди них, поставленная на невысокий подиум, чернела бронзовая голова Гитлера. Вдоль стен впритык стояли музейные витрины, а на полу были расстелены красные ковровые дорожки, превращая центральную скульптурную группу в подобие гипсового островка. Светлана Васильевна пригласила пройтись вдоль витрин и рассмотреть разложенные в них экспонаты. Озадаченные увиденным, отец Владимир и Иванушка последовали по ковровым дорожкам за ней. Антирелигиозные листовки и воззвания, подборки журналов «Безбожник у станка» и «Безбожный хлебопашец», страницы местных и центральных газет с материалами атеистической направленности соседствовали с различными предметами, связанными с основной тематикой. В одной из витрин помещался напрестольный крест, рядом с которым лежал лабораторный отчет о бактериях и микробах, обнаруженных на его поверхности. Болезнетворные были обведены красным карандашом и отмечены восклицательным знаком. Рядом с крестом лежал заржавленный обрез, с помощью которого, как следовало из музейного ярлыка, староста церкви Благовещения деревни Вишняки Варлаам Стогов покушался на уполномоченного по изъятию церковных ценностей товарища С. С. Муртазаева. Тут же были выложены две фотографии седобородого Стогова, в фас и профиль, взятые из его уголовного дела, и фотография товарища Муртазаева с рукой на перевязи и совершенно мученическим взглядом больших кавказских глаз с темными кругами вокруг припухших век. «По ходатайству товарища Муртазаева, показавшего на следствии, что приступил к изъятию ценностей, не предъявив своего мандата, из-за чего староста принял его отряд за обыкновенных воров, Стогов не был расстрелян, а осужден к десяти годам заключения» – сказала Светлана Васильевна, заметив то, что отец Владимир задержался у этой витрины. «Десять лет, это, стало быть, пожизненно» – как бы про себя вымолвил отец Владимир. «Вовсе нет, – неожиданно отозвалась Светлана Васильевна. – Варлаам Петрович Стогов после отбытия срока наказания вернулся в Вешняки и был расстрелян фашистами в сорок втором году за связь с партизанами». «А Муртазаев?» – зачем-то спросил отец Владимир. «Муртазаев был расстрелян в тридцать восьмом году как враг народа и английский шпион. В пятьдесят восьмом году полностью реабилитирован». В следующей витрине были аккуратно разложены пожелтевшие листки бумаги с отпечатанными на машинке именами, фамилиями и отчествами ста тринадцати мужчин и женщин. На пояснительной табличке значилось, что это список расстрелянных за антисоветскую и религиозную пропаганду в 1919 году. «Список неполный, – бесстрастно заметила Светлана Васильевна, – так как в нем не учтены бессудные расстрелы». В другой витрине лежала бляха солдатского ремня с готической надписью «Gott mit uns» и несколько небольших фотокарточек. На одной из них четверо улыбающихся немецких солдат позировали на фоне виселицы с шестью повешенными – четырьмя мужчинами, одной женщиной и подростком. «Что это они улыбаются?» – проговорил ошарашенный Иванушка. Светлана Васильевна только чуть передернула плечами и ничего не ответила. На другой красовался немец, держащий за ноги двух белых кур, а остальные фото были портретными, и солдаты на них тоже широко улыбались. «Где это снято?» – глухо спросил отец Владимир, указывая на фотографию с виселицей. «В деревне Хлюпино. Три километра отсюда. Там стоит маленький памятник с именами казненных», – ответила Светлана Васильевна, чуть понизив голос. «С нами бог, значит, ну-ну», – пробормотал отец Владимир, ни к кому не обращаясь. «Ираида Васильевна считает это свидетельство очень важным», – вновь окрепшим голосом сказала Светлана Васильевна, расслышав его бормотание. Отец Владимир в упор посмотрел на нее и жестко спросил: «А откуда в вашем музее взялся нацистский флаг и бюст Гитлера?» «Это трофеи, – безмятежно ответила Светлана Васильевна. – Немцы в сельсовете, который, кстати, сгорел, устроили комендатуру и по-своему все обустроили. А когда их прогнали, то Ираида Васильевна взяла кое-что для музея». «И что же тут делают эти, как вы говорите, трофеи?» – с напором спросил отец Владимир. «То же самое, что бюсты и портреты Ленина, Сталина и Мао Цзэдуна, – спокойно отозвалась Светлана Васильевна. – Любой культ любой личности противоречит материалистическому мировоззрению, искажая объективную картину мира и препятствуя процессу познания. Каждый из этих культов выстроен на костях миллионов убитых и замученных людей. А сознание других миллионов непоправимо огрублено и изуродовано. Создание культа любой личности в мельчайших деталях повторяет формирование религиозного мировоззрения и представляет собой попытку остановить историю или, хуже того, попытаться пустить ее ход вспять». Отец Владимир собирался что-то сказать, но Светлана Васильевна его опередила: «Если вам хочется возразить, то побеседуйте с Ираидой Васильевной, а я здесь не более, чем экскурсовод, так что продолжим осмотр», – и направилась вон из комнаты. Отец Владимир взглянул на совершенно растерявшегося Иванушку и чуть улыбнулся. От этой улыбки Иванушка немного приободрился, но лишь немного, настолько он был поражен увиденным в двух находящихся друг напротив друга «залах» этого странного деревенского музея. Капище со скелетами его напугало, но маленькая фотография с повешенными привела в полнейший ужас. От этого ужаса он вдруг затомился и страшно заскучал по маме, Марусе и близнецам, спящим, наверное, сейчас в своей кроватке, обнявшись, как всегда. Откуда же им знать, что в их дом могут вломиться веселые ребята в незнакомой форме, вроде тех, что были на снимках, выкинуть их на снег, убить их мать… От этих мыслей Иванушка сперва буквально зашатался, но потом взял все-таки себя в руки, примолк и посуровел. Выйдя в коридор, Светлана Васильевна обернулась к своим экскурсантам и сказала: «Вам предстоит осмотреть еще пять залов нашего музея. В каждом из них выставлены предметы, вывезенные из закрытых, разоренных или уничтоженных церквей нашей округи в радиусе двадцати километров, которых по случайному стечению обстоятельств оказалось тоже пять. Итак, один зал – одна церковь. Можно сказать, что каждый раз это будет музей в музее. Атеистическая направленность этих экспозиций заключается в том, чтобы показать отсутствие какой-либо мистической, потусторонней силы в этих старых досках, бывших когда-то предметом поклонения. Прошу за мной». Экспозиция залов была устроена однотипно – вдоль стен в зависимости от своего размера были расставлены или развешаны иконы и выносные кресты (или то, что от них осталось), а в середине на полу лежала покореженная церковная утварь – напрестольные кресты, пустые оклады, мятые канделябры, явно раздавленные каблуком лампады и даже одно изломанное и несомненно побывавшее в огне паникадило. В зале-музее Георгиевской церкви деревни Скоротово стояла сильно обгоревшая и лишенная одной руки деревянная скульптура. «Мы предполагаем, что это святой Георгий, – объявила Светлана Васильевна. – В наших краях не было обычая помещать в храмах такого рода изваяния, и эта статуя была найдена в подполе церкви, куда была перенесена, видимо, после какого-то очень и очень давнего пожара». «Он похож на обгорелого танкиста, – неожиданно сказал очнувшийся Иванушка. – Я такого в кино видел про войну. Тоже весь обгорелый и покалеченный». Отец Владимир и Светлана Ивановна переглянулись. А взволнованный Иванушка продолжал: «Святой Георгий, он же храбрый, так может он тогда тоже за нас воевал, а?» – и вопросительно посмотрел на отца Владимира, который одобрительно кивнул, а Светлана Васильевна посмотрела на покалеченную статую так, как будто видела ее впервые. Большинство иконных досок были почти совершенно черными от старости, копоти, плесени, птичьего или мышиного помета (в зависимости от того, откуда они были извлечены), так что порой невозможно было различить, что на них изображено. И тем не менее эти черные доски властно притягивали к себе внимание, а воображение прекрасно знавшего православную иконографию отца Владимира легко «дорисовывало» то, что было скрыто под грязью. «Богоматерь Знамение, – чуть слышно говорил он. – Казанская Божия Матерь, Чудо Георгия о змие…» Но самое сильное впечатление на экскурсантов произвел последний и самый большой «зал». Посередине экспозиции помещалась огромная икона, на которой угадывалось изображение Спаса Вседержителя. А всего здесь было одиннадцать досок, занявших три стены бывшей школьной столовой. «Это Деисус из Успенского собора Аносинского женского монастыря, – сообщила Светлана Васильевна, указывая на ряд темных досок двухметровой, если не больше, высоты. – Монастырь закрыли в начале двадцатых годов, но иконостас Успенского собора почему-то не тронули, просто завесив его революционными транспарантами. А сам собор использовали как клуб и кинозал. В начале шестидесятых церковь решили снести, вот тогда-то Ираида Васильевна и умудрилась за взятку вывезти оттуда большие доски, на которые не позарились расплодившиеся в эти годы разношерстные любители старины. Праздничный ряд, Пророков и Праотцев украли, а Деисус уцелел». Потрясенный увиденным, отец Владимир молчал. Его волнение передалось и Иванушке, который пялился на темные доски, явственно ощущая, что присутствует при некоем чудесном действе, смысл которого был ему непонятен. Минуты шли, а отец Владимир все молчал. Наконец, он повернулся к стоявшей чуть ли не по стойке «смирно» Светлане Васильевне и тихо проговорил: «Мне нужно побеседовать с Ираидой Васильевной». Светлана Васильевна энергично кивнула и сделала приглашающий жест. По дороге к комнате Ираиды отец Владимир тихо спросил: «Почему вы не стали все это реставрировать?» «Сперва не было средств, а потом мы поняли, что это смертельно опасно», – так же вполголоса ответила Светлана Васильевна, сняла очки и впервые за весь день улыбнулась.