Сказки Старой Эль

Вырвалась дева, платье своё с плеч скинула. Увидел лесной царь ладно скованные вороненые доспехи, волосы растрепавшиеся и каштаново блестевшие на плечах – солнцем и корой – лицо загаром тронутое, но бледность хранящее и глаза – тёмные, сверкающие. Не было в ней и капли стужи ветра северного, лишь сердце, когда-то ледяное… Ах, такое же сердечко билось в груди девочки лесной, которую мать путнику случайному отдала. И была та девочка мне сестра.

– Мать твоя – и моя мать. Но отец – белый всадник Зима, – молвил Мир, поднимаясь. – Идём, сестра, долгой дорога твоя была, но еще не завершилась она.

Отступила дева на шаг, два, а потом к брату кинулась, обняла крепко-накрепко, слезами его плечи омыла.

– Ты – брат мой, братец найденный! Сердце чуяло, знало, что не смогу я руку с огнём на этот лес поднять, не смогу жечь и убивать.

Соловей высоко в небо с ветки взмыл, лес и долы победной песнью озарил – нашла дева песков и пустынь брата лесного, будет, будет битва за горой, будет, будет повержен колдун ледяной.

«Что же ты на войну со мной пойдешь? Против отца родного выступишь, не дрогнешь?»

Мир на границе леса своего стоял, вдаль глядел, на деву взгляд свой не опускал. Далеко-далеко за пустошью гора Одинокая высилась, снежной вершиной облака резала, мертвыми склонами путников пугала. Не было там жизни – ни листочка, ни травинки, только белый замок в вышине, на той стороне. И там мать моя, Лето, томится. Угасает ее красота, седеют косы, печалью взор полнится.

«Не отец он мне! Он братьев моих погубил, город родной стужей опустошил, не прощу ему этого никогда! Идем, Мир, не дрогнет моя рука!»

«Как же звать мне тебя, сестра?»

«Моя пряха-мать звала меня Лея. Как же родная меня назвала – не ведаю…».

Мир прикрыл глаза, мать, когда тайну ему о сестрице шептала, имени её не сказала.

«Пойдём, Лея. Труден будет наш путь – через пустоши каменные, по крутой тропе, вверх да ввысь, где только орлы парят, облака туманные и стужа лютая – до замка ледяного колдуна Зимы.

Рука об руку шагнули они за границу леса, обернулся Мир-царь на прощание – меж берез платье любимой его светлело, Весны, чьи косы светлы, как утро, и подснежниками перевиты. Осталась она лес хранить, в заповедный ручей слёзы ронять, да с птицами любимому весточки слать. Лея, дева пустынь, не обернулась, вдаль смотрела, чуяла она, что в лес ей обратной дороги не будет, только вперёд вела ее душа, мести полная. Под чёрным плащом на груди ладанку с жарким огнём она спрятала, а у пояса гибкий хлыст, что жалил больнее змеи. Пустые ножны и рожок она Миру отдала. Царь лесной лук и стрелы из прочного тиса за спину повесил. Трудна была их дорога через каменные пустоши – ни ручейка, ни деревца, голову в тени не преклонить, жажды не утолить. Птицы им воду в скорлупках приносили, а от зноя лишь плащ девичий, на колья натянутый, скрывал. Но вот уж чёрная громада солнце собой заслонила – подошли они к подножию Одинокой горы, последний рывок остался. И тут-то налетел на них Осенний охотник на сером коне, с сворой рыжих псов. Одну за другой царь лесной стрелы в него пускал, да ломались вихрями стрелы. Тогда дева вперёд шагнула, плащ свой скинула, взвился гибкий хлыст с острым жалом на конце – завизжали псы, закрутились, шаг за шагом гнала их Лея прочь, пока не заступил ей дорогу псарь.

Обернулась она, на брата глянула – стоял он у горы, последнюю стрелу в руке сжимая.

– Беги, Мир, спасай матушку!

Хлыст взлетел и упал к ее ногам. Грозно смотрел всадник, но и она взгляда не отвела. Грыз удила серый конь, клубилась пыль под его копытами, а всадник всё смотрел в очи чёрные. Много видел он на веку своём бесконечном, но жара такого не встречал. Был он высок и широк в плечах, кудри огненные венчала корона из дубовых листьев, красивый расписной рог слева у седла крутился, а тяжёлый двуручный меч справа блистал.

– Кто ты, дева, чьи очи ночи черней? – молвил он наконец.

– Я – Лея, Лета и Зимы дочь, от того и гибельны мои очи, не смотри в них, дно колодца в пустыне и то светлей, не гляди, не пей яд души моей.

– Ох, никогда не встречались прежде Лето и Зима!

– Никогда.

– Ведь погибель при встрече им суждена.

– Я и есть та погибель, псарь!

Тронула ладанку она на груди, и вырвался на волю огненный вихрь. Взвился серый в яблоках конь, занялся от огня плащ, закружился на месте всадник и помчался прочь, сбивая пламя рукой.