Скелет дракона

Служанка. Ещё лучше! Я между прочим, на кухне еду готовлю на всю ораву, которая толчётся под этой крышей! А вы там глаза от мертвецов варите!

Зороастро. Ты бы предпочла, чтобы мы варили глаза живых людей?

Чечиллия смеётся: её забавляет вся эта сцена.

Служанка. Вот пожалуюсь я на вас фра Луке, будете знать! Ну, Леонардо, ну, зачем варить-то?

Леонардо. Иначе глаз никак не разрежешь, не посмотришь, что у него внутри. Как яйцо нельзя разрезать сырым, чтобы не растеклось, и можно разрезать, сварив, так, может, и глаз… Вот я и решил сварить его в яичном белке. Там белок – и тут белок, свернутся вместе, можно будет исследовать…

Служанка. Теперь вы понимаете, синьорина, почему наш мастер так мало ест? Потому, что его всё время тошнит! А заодно и нас всех!

Чечиллия смеётся.

Картина 22. 

Трапезная монастыря Санта-Мария-делле-Грацие, но сейчас она не используется, как трапезная. Суетятся полуголые ученики Леонардо, у стены построены леса, кто-то строит леса рядом. Один из учеников растирает краски в корыте. Леонардо стоит высоко на помосте перед грандиозной фреской «Тайная вечеря». Она не закончена: нет лиц Христа и Иуды, не проработан фон, но основные очертания картины уже видны. За спиной Леонардо выстроились монахи. Леонардо ничего не делает, просто смотрит на картину. Монахи за его спиной недоумённо перешёптываются. В конце концов, из их среды выходит толстый монах, настоятель.

Настоятель. Мастер Леонардо! При всём уважении, но уже полчаса вы ничего не делаете!

Леонардо. Почему вы так думаете?

Настоятель. Вижу! Вам надо писать фреску. А вы её разглядываете! Это трапезная, а из-за вашей работы монахи уже два года питаются в своих кельях! Ни совместных благодарственных молитв о ниспослании хлеба насущного, ни богоугодных бесед…

Леонардо. Придётся потерпеть.

Настоятель. Ваша милость! Ну, так же нельзя! Ну, сделайте хоть что-нибудь… Ну, хоть лик Христа напишите!

Леонардо. Лик бога на земле… Как же его найти?

Настоятель. Трудно. Но можно. Возьмите за образец кого-нибудь из ваших учеников. Среди них есть вполне миловидные!

Леонардо с усмешкой смотрит на настоятеля, ученики переглядываются, монахи ропщут. Настоятель тушуется.

Настоятель. Вообразите что-нибудь! Вы же художник!

Леонардо. Здесь нужен ангел. Ангел во плоти. А такого я вообразить не могу.

Настоятель. Ну, хорошо, а Иуда? Уж его-то лик вы можете изобразить? Пойдите на паперть перед собором, возьмите опустившегося нищего, пишите его!

Леонардо. Иуда не был нищим. Совсем даже наоборот.

Настоятель. Когда у меня на огороде монахи ленятся, а не работают, я!..

Леонардо. Вы что же, считаете, что это – огород?

В среде монахов слышится полу-ропот, полу-смех. Настоятель изображает гнев, чтобы скрыть смущение.

Настоятель. Хватит размышлять! Хватит разглядывать! Работайте!

Леонардо. Послушайте, падре. Я не могу бросить эту работу, у меня контракт. Сер Томазо возьмёт с меня неустойку. И будет прав. Поэтому я доделаю фреску до конца. Но если вы будете мешать, то Иуда на этой стене получит в подарок ваше лицо.

Настоятель задыхается от возмущения, а монахи разделились: кто-то возмущён, а кто-то смеётся. Почти все, кто смеётся, пытается это скрыть, кроме юноши с благородной осанкой, держащегося обособленно, хоть и одетого, как и все, в облачение доминиканского монаха.

Настоятель. Всё! Моё терпение вышло! Не говорите потом, что я вас не предупреждал! Я пожалуюсь герцогу!