Скелеты в шкафу никогда не врут (СИ)

Если замок худо-бедно был освещён, то вот дорога, ведущая к городку, оказалась погружена в утреннюю полутьму практически целиком. Фонарь лекарь прихватить с собой не догадался, а возвращаться и снова сталкиваться с коморником не хотелось. Пришлось поддаться гордыне и упрямо идти по ухабистой дороге, которую даже толком видно не было.

Удивительно, но он был здесь не сказать чтобы в полном одиночестве. «Компанию» ему составляли вороны, вдруг решившие в столь ранний час исследовать окрестности Листвицы. Птиц было на удивление много, и очень наглых — к лекарю они относились с демонстративным пренебрежением, будто бы он сильно мешал.

— Всё как и всегда, — вдруг раздался вкрадчивый, очень хриплый голос у Рентана из-за спины.

Раздалось возмущенное карканье и хлопанье крыльями — птицы, почуяв неприятности, разом сорвались с места.

— Гордость и спесь стоят выше разума, — продолжил вещать голос. — Выше мудрости. Выше богов. Даже свою никчёмную жизнь вы подчас цените меньше.

Лекарь обернулся, но ничего не увидел, кроме тьмы, сгустившейся вокруг него особенно плотно.

— Да-а-а, это снова я. Твой покровитель. Твоя тень.

— У меня другие покровители! — хватаясь за значок Двенадцати, крикнул лекарь. — Что тебе надо, демон?

— Ничего. У тебя ничего нет, а мне ничего сейчас не надо. Я своё ещё возьму — потом, в самом конце.

Рентан осторожно сделал шаг и убедился, что тьма, в которой он, словно в коконе, оказался, не двигается вместе с ним.

— Мы поговорим, а затем ты пойдёшь дальше, — сообщил голос спокойно и с сочувствием посоветовал: — опусти руку — устанет. Всевышние не услышали тебя там, во время ритуала, думаешь, услышат здесь, сейчас?

Руку лекарь не убрал и, конечно, не перестал воспроизводить в памяти текст молитвы.

— Неужели ты ещё не понял? Боги заняты. Им нет дела до тебя. Злая ирония состоит в том, что лишь мне — тому, кого ты ненавидишь и боишься, — не всё равно.

— Ты собираешься похитить мою душу и наслаждаться её страданиями! — напомнил Рентан гневно.

— Кто из нас не без греха? — с сарказмом заметил голос, не отрицая своих намерений.

— Что тебе надо? Говори и убирайся! Или убирайся сразу!

— Какая грозная мошка, — презрительно восхитился демон. — Скажи, там, в лаборатории этой Келестии, что ты чувствовал, пока варил отвар?

Рентан нервно сглотнул, прекрасно поняв, к чему именно задан этот вопрос. Впрочем, мгновенного ответа от него и не требовали.

— Нарезая все эти корешки и травы, в окружении мензурок, колб и котлов, ты ведь ощутил себя как тогда, двадцать лет назад, верно? Она ловко поймала тебя, признай — этот Стотравник умеют готовить даже не все алхимики. А ты, наивно врущий ей о своей личности, вдруг умеешь. Да ещё как! Оно и немудрено: твои пациенты получали такой же отвар перед тем, как умереть в агонии…

— Заткнись… ЗАТКНИСЬ! — прокричал в гневе лекарь. — Да. Ощутил себя так же, как тогда. Доволен? Теперь убирайся!!!

— Тысячи умерли на твоём столе. Тысячи, — не реагируя, продолжал с упоением, словно смакуя каждое слово, демон. — Но ты горюешь не о бродягах, сиротах или преступниках, которые захлебнулись кровью, беззвучно крича от боли. Ты винишь себя всего за одну смерть. Смерть человека, который умер мгновенно, даже ничего не поняв — вовсе не от чумы. Твой коллега, друг, брат, тот самый, никогда не врущий скелет в шкафу…

Не желая слушать дальше, Рентан бросился во тьму, не думая, что будет потом — лишь бы это прекратилось. Только бы не слышать, что было дальше. Голос и вправду замолк, а затем, омерзительно клокоча, как стая ворон, рассмеялся ему в спину. Лекарь снова стоял посреди дороги, тьма исчезла, ей на смену пришёл рассвет.

Путь до Власвы Рентан не практически не запомнил, хотя тот не был ни быстрым, ни лёгким. Лекарь спустился в городок при замке, нашёл первого попавшегося крестьянина, кинул тому чрезмерно много монет и пробормотал, что ему надо и куда, а затем провалился во тьму.

Это была не простая темнота закрытых век и не такая какую, создавал Отвергнутый. Эта тьма принадлежала персонально Рентану — его личный клубок из боли, страданий, отчаяния, обречённости и запаха горящей человеческой плоти. Так же пах Оренград в последние часы своего существования.

По его горящим, заваленным телам улицам метался человек в лохмотьях. От переполнявших его чувств он сошёл с ума, но недостаточно сильно, чтобы броситься в огонь и прекратить свои страдания. Ему мешала совесть — последний оплот разума, терпящего крушение. Именно она не позволила уйти вот так просто, без наказания. Человек в лохмотьях должен был страдать за всё содеянное. Как можно сильнее и дольше.

Вдруг среди огня и тел показался ещё один силуэт. Молодой парень брёл по улицам и не знал, что ему делать. Его шевелюра в таком-то пейзаже особенно сильно напоминала огонь, даже несмотря на грязь и копоть. Все вокруг погибли, а ему повезло выиграть в лотерею — каким-то невероятным образом иметь врожденный иммунитет к заразе, уничтожившей целый город.