Скелеты в шкафу никогда не врут (СИ)

Сгорбившиеся возле кострища бродяги с удивлением наблюдали, как на дороге возле тупика, где они прятались от стражи и непогоды, остановилась массивная карета цвета обсидиана, двигавшаяся без лошадей или иных животных. Часть нищих сразу же бросилась наутек, чуя опасность, но многие остались, не располагая такой ловкостью и запасом сил, чтобы пытаться убежать.

Они с интересом, перемешанным со страхом в равных пропорциях, наблюдали за тем, как из кареты выходят двое абсолютно одинаковых лысых мужчин с татуировками на висках. Как те достают несколько массивных корзин, укрытых полотенцами. Как корзины опускаются перед входом в тупик.

— Подарок от барона Кобыслава в честь наступающего праздника.

Говорили не мужчины. Голос был женским, как будто подростка, да и рты странных близнецов даже не дрогнули.

— Ешьте и пейте в честь Винарда!

Затем карета и странные визитёры удалились, поехав дальше. Первой осмелилась приблизиться к каретам рослая, немолодая, некрасивая женщина, умудряющаяся сочетать лохмотья бродяги с весьма гордой походкой.

— Еда! — раздался её полный удивления грудной голос. — Целая корзина жратвы!

— Ну ты даёшь, Целе, верно говорят — Чудная ты! Вечно тебе везёт! — будто в произошедшем была какая-то заслуга женщины, заявил другой житель подворотни.

Не прошло и пяти минут, а вокруг корзин уже шёл бой не на жизнь, а на смерть — внутри оказалась столь вожделенная многими в тупике еда. Вкусная, свежая, до сих пор пышущая жаром печи. Конечно же, на всех её не могло хватить. Даже будь нежданный подарок раз в десять больше.

Таких «сражений» и, соответственно, предваряющих их вручение корзин, полных еды, в ту ночь по всей Власве произошло несколько десятков. К утру об этом знала половина города, но на уровне слухов. Загадочная карета, как корзины, а следом и объедки, бесследно исчезли ещё до восхода солнца.

Время трудных решений и великих ошибок

Осенняя пора в Оренгарде всегда была мерзопакостной, но в ту осень выдалась особенно противной: не только дождливой, но и неестественно холодной, а также ветреной. Особенно сильно на себе это ощущали те, у кого не было крыши над головой. Каждая ночь у них превращалась в борьбу с влагой, холодом и ветром. Будто этого мало, в последнее время добавился ещё один фактор.

Из уст в уста бродяги рассказывали истории одна мрачнее другой о чёрной повозке, которая по ночам каталась по улицам, скрипя колёсами, и подбирала самых слабых — тех, кто не мог убежать. Тела некоторых из них, тех, кого представлялось возможным, а главное, было кому опознать, находили странно истерзанными в групповых захоронениях за городом.

Слухов, касаемо этого, ходило великое множество. Список подозреваемых был обширен, но не слишком оригинален: маньяк-изувер, безумный алхимик, опальный маг. Отдельной строкой шли Фрим и Фрим. Два именитых лекаря, чья больница одновременно являлась гордостью и страхом всего города.

Про происходившее в её стенах всегда ходили мрачные слухи, но в последнее время в связи с участившейся пропажей людей их стало особенно много. При этом про самих Фримов вряд ли можно было сказать что плохое. Они не скрывались: у Фрима Мено в городе жила семья. Фрим Набен слыл одиночкой, но тоже то и дело мелькал то тут, то там, порой в весьма неожиданной компании знатных незамужних дам. Оба родились и выросли в Оренгарде не в самых бедных семьях, которые они рано потеряли. На их богатства и была построена, а вернее, перестроена из городской тюрьмы больница.

Пару лет назад Фримы схлестнулись с каким-то заезжим магом — скандал тогда был страшный и громкий, но быстро забылся. Да и симпатии горожан, чьи предки всего полвека назад в ходе кровавого восстания избавились от представительства ордена Великого древа и других оренгардских магов, явно склонялись в одну определённую сторону.

Тем не менее мрачные тучи обстоятельств над больницей и её владельцами в последние месяцы сгущались всё сильнее.

— Опять мы на первых полосах! — с озорным возмущением заявил Мено, врываясь в кабинет к другу, коллеге и названному брату.

Истощавший в последнее время и утомлённый донельзя непрерывной работой Фрим Набен, записывающий содержимое своей головы и потому чрезвычайно сосредоточенный, нехотя отвлёкся и оторвал голову от стола, заваленного бумагами в несколько слоёв. Фрим Мено, напротив, особенно на таком-то фоне, прямо пылал здоровьем — это было заметно по овалу лица, который становился всё больше овалом.

Тем не менее они были похожи как родные братья, хотя родственниками если и являлись, то невероятно далекими. Со многими другими представителями оренгардской знати у них имелось больше общей крови, чем друг с другом. А вот таких сходств во внешности ни с кем больше не было.

— Что опять?

— Пропажи бродяг!

— М-м-м-м, — потянул Набен и безучастно вернулся к прежнему занятию, чем вызвал недовольство своего друга.

— Твоё «м-м-м-м» дорого нам стоит! — не позволил ему уйти от разговора Мено. — У меня начинают спрашивать.