Сходство

– Роб, – сказал он. – Ты и Роб. Я вас видел вместе, видел, насколько вы близки. Я всегда ждал… Уверен был, что мне ничего не светит.

К этому я оказалась не готова.

– Не знаю, что между вами произошло, – продолжал Сэм, – и спрашивать не хочу, не мое это дело. Только… Я знаю отчасти, сколько ты натерпелась во время операции “Весталка”. И после. Я не из пустого любопытства спрашиваю, ты не подумай. Просто я всему свидетель.

Его серые глаза смотрели на меня в упор, не мигая. Мне нечего было сказать, дыхание перехватило.

Случилось это в ту самую ночь – в ночь слепящих фар, когда я ездила забирать Роба с места преступления. Я хорошо его знала, понимала, что мой отказ его сломает, но, видно, не поняла, что он и так сломается, и только вызвала огонь на себя. Чувствовала я себя прекрасно, никаких дурных последствий не ожидала. С тех пор мне не раз приходило в голову, что я намного наивней, чем кажусь. Главное, что я усвоила в Убийствах: невиновность – это еще не все.

Я не Лекси, задержки у меня случаются, особенно от перенапряжения и усталости. Когда меня начало тошнить по утрам, я уже работала в Домашнем насилии, Роба перевели куда-то в бюрократическую яму, все мосты были сожжены дотла, Роб был бесконечно далеко, вне поля моего зрения. Я никому ничего не сказала. В слякотную субботу, еще до рассвета, я села на паром в Англию, а поздно вечером была уже дома – самолетом быстрее бы обернулась, но тяжело было даже представить, как это, сидеть неподвижно, бок о бок с чужими людьми, час туда, час обратно. Вместо этого я мерила шагами палубу. На обратном пути дождь со снегом усилился, я вымокла до нитки; если бы кто-то видел мое лицо, то решили бы, что я плачу, но я не плакала, ни слезинки не проронила.

В те дни только Сэма я и могла терпеть рядом. Все остальные были будто за толстой стеклянной стеной – что-то говорили, махали руками, кривлялись, а я из последних сил пыталась разобрать, чего от меня хотят, и что-то мычала в ответ. Я слышала одного Сэма. Голос у него приятный – спокойный, густой и мягкий, голос сельского жителя, очень земной. Он один сумел до меня докричаться сквозь стекло.

Когда мы в понедельник после работы зашли выпить кофе, он пристально вгляделся в меня и сказал: “Вид у тебя больной, сейчас грипп ходит. Отвезу-ка я тебя домой, а?” Уложил меня в постель, сбегал за продуктами, а когда вернулся, приготовил мне рагу. Всю неделю он каждый вечер готовил мне ужин и рассказывал дурацкие анекдоты, пока я не рассмеялась, просто из желания его порадовать. Спустя полтора месяца я первая его поцеловала. Когда меня коснулись эти большие ласковые руки, я почувствовала каждой клеточкой, как все мои раны затягиваются. Я никогда не считала Сэма деревенским простаком, с самого начала я уловила в нем глубину, но не догадывалась – говорю же, не такая уж я проницательная, – что он сразу меня понял и знал, когда снять маску.

– Мне нужно знать одно, – сказал Сэм, – осталось ли для тебя это в прошлом. Или… не могу же я всю жизнь гадать: а вдруг Роб одумается, вернется, захочет?.. Знаю, тебе пришлось тяжко. Я старался… тебя не трогать, как говорится, дать тебе время подумать. Но раз уж мы теперь… мне надо знать.

Первые рассветные лучи освещали его лицо, и он стал похож на усталого апостола с витража – суровый, с пронзительными глазами.

– Все в прошлом. Все, Сэм. Теперь все в прошлом.

Я коснулась его щеки, солнечный свет, чистый и ясный, будто обжигал, но без боли.

– Вот и хорошо. – Сэм вздохнул и, положив ладонь на мой затылок, привлек меня к себе. – Хорошо… – И закрыл глаза, не договорив.

Я проспала до двух часов дня. Помню, как Сэм встал, поцеловал меня на прощанье и тихонько прикрыл за собой дверь, но никто не звонил, не спрашивал, почему я не на работе, – запутались, наверное, в каком я отделе, а может, меня временно отстранили или вообще уволили. Когда я наконец вылезла из-под одеяла, то думала позвонить и сказать, что больна, только не знала, кому звонить, надо бы Фрэнку, но вряд ли он сейчас в настроении разговаривать. Пусть сами разбираются, решила я. И пошла в Сэндимаунт, там купила продукты, стараясь не смотреть на газетные заголовки, вернулась домой, съела почти все, что принесла из магазина, и отправилась побродить по пляжу.

День был жаркий, дремотный. Набережная кишела людьми: грелись на солнышке старики, гуляли в обнимку парочки, носились туда-сюда малыши, похожие на славных пухлых шмелей. Многих я знала в лицо. Сэндимаунт – уютное старомодное местечко, где узнаёшь прохожих, улыбаешься им, покупаешь у соседских ребятишек самодельные духи, потому-то мне и нравится здесь жить, но в тот день мне было там муторно, тоскливо. Казалось, слишком долго я пропадала, за это время вывески должны бы поменять, дома перекрасить, а знакомые лица – измениться, постареть, исчезнуть.

Был самый отлив. Я скинула туфли, закатала джинсы, зашла в воду по щиколотку. Снова и снова вспоминался эпизод из вчерашнего дня: голос Рафа, тихий, как падающий снег, но с затаенной угрозой: Ублюдок чертов.