Скитники

Лосев как-то даже пошутил:

– Ты, юнкер, среди нас самый молодой, а уже учительствуешь.

– Господин подполковник, Боже упаси, я не учительствую. Просто пытаюсь донести до всех слова Господни. Вы же знаете, что все мои предки священнослужители.

– Ты не обижайся, я ведь одобряю твои старания. Помнишь, как у преподобного Серафима Саровского: «Учить других – это как с высокой колокольни бросать камни вниз. А самому исполнять – это с мешком камней на спине подниматься на эту самую колокольню. Посему, чтобы тебя слушали, сам первым исполняй все, чему учишь». Так и ты для нас в этом смысле образец.

СБОРЫ

С появлением в гарнизоне женщин его обитатели незаметно разделились на два дружественных, но с разными интересами лагеря: холостяков и семейных.

Последних установившаяся, размеренная, полная домашних забот жизнь устраивала. Лосев, правда, иногда тосковал по семье, оставшейся во Владивостоке, но вместе с тем понимал, что шансов соединиться с нею нет, а якутка Соня души в нем не чаяла и родила двух замечательных мальчиков. Один уже помощник – носит по одному полешку дрова к печи, второй вьюном в зыбке ворочается, подвесом поскрипывает.

Холостяки же чувствовали себя ущемленными. Им тоже хотелось, чтобы рядом была заботливая женщина, которая даст продолжение роду. Постепенно они стали склоняться к мысли, что для них единственный способ исполнить это желание – эмиграция. В Китай или Русскую Америку – уж как получится. Осуществить это можно было, только выбравшись на побережье Охотского моря. Там они рассчитывали отыскать друзей мичмана по мореходке и с их помощью нанять судно. Но прежде следовало запастись золотом в достаточном количестве: каждый уже строил радужные планы на жизнь.

Штабс-капитан мечтал разыскать оставленную в Харбине семью и заняться разведением скаковых лошадей. Близнецы Овечкины просились к нему конюхами. У мичмана программа была попроще: купить домик с землицей, жениться и заиметь кучу детей. Юнкер грезил служением Богу в православном храме.

С конца мая, лишь только на речушке растаял лед, они, а с ними за компанию и женатые казаки, переквалифицировались в старателей.

У холостяков, не обремененных семейными заботами и живших коммуной, «рыжуха» прибывала намного быстрее. И неудивительно – они посвящали промыслу практически весь световой день.

Старательская работа сама по себе незатейливая, но требует отменного здоровья и выносливости. Стоять часами в воде, от которой уже через минуту ломит ноги, не каждому по силам. Икры, покрытые синими узорами вздутых вен, багровели. Суставы, особенно на ногах, опухали. К концу дня их ломило так, что приходилось каждый вечер прогревать в жаркой бане. Если и это не помогало, тогда уж ничего не оставалось, как томиться несколько дней на теплой печи.

Жалеючи мужей, женщины из выделанных шкур тайменей сшили непромокаемые бродни. (Крепкие нитки они получали из сухожилий: разминали руками и, отделив самые тоненькие волокна, брали два и, старательно мусоля слюной, сучили на голом колене). Женатики теперь, надев под бродни меховые чулки, могли спокойно мыть золото весь день. Чтобы рыбья шкура не рвалась об острые камни, поверх бродней натягивали короткие ичиги из лосиной сыромятины, пропитанной медвежьим жиром. Такая обувка оказалась столь практичной и теплой, что и холостяки заказали ее.

Для своих мужей женщины вышивали на голенищах замысловатые узоры и окрашивали рыбью кожу кто в желтый цвет – отваром коры ольхи, кто в красный – лиственницы. А чтобы краска не смывалась, в отвар добавляли порошок из рыбьей икры. У холостяков бродни были попроще: не расшитые и некрашеные.

Добыча на речушке падала, и сдружившиеся Суворов и Пастухов решили попытать счастья на притоке, верстах в двух от первых промывок.

Начали прямо с устья. Есаул первым зачерпнул галечник лотком – небольшим корытцем, выдолбленным из ствола тополя, с пологими краями и поперечной канавкой посредине. Колыхая его на руках в проточной воде, он смывал песчинки и камушки до тех пор, пока в бороздке не остались только крупинки тяжелого желтого металла. Полученный «улов» порадовал. В следующем заборе он оказался еще больше. Хмелея от азарта, Суворов заорал:

– Ротмистр, быстрей сюда!

Сверкая загорелой лысиной, обрамленной венчиком седеющих волос, Пастухов подошел, гордо неся свою добычу, тускло поблескивающую на дне проходнушки, застеленной для сбора самых мелких частиц ворсистым куском шинельного сукна. Она оказалась заметно больше.

– Ну ты даешь! Превзошел учителя! – восхитился есаул.

Золото тут напоминало хорошо отшлифованные сплюснутые зернышки, тогда как на старом месте оно имело вид тонких чешуек.

Как-то, намыв за день желтых зерен меньше обычного, Суворов пробурчал по дороге в гарнизон:

– Мы думаем, что ищем золото. Нет, это оно ищет нас и превращает в своих рабов. Чем больше его имеешь, тем вернее служишь. Я ведь в отряд потому еще пошел, что надеялся от этой болезненной страсти избавиться. Ан нет, не вышло – и тут достала.