Склифосовский

Александр Семенович Таубер, один из ассистентов Склифосовского, пишет о Николае Васильевиче: «В моей памяти поныне рисуется образ стройного, высокого роста, с черною окладистою бородою, с прекрасными белыми, как слоновая кость, зубами, с густою, длинною шевелюрою на долихоцефалической голове, с темными весьма выразительными глазами, с серьезным, но ласкающим выражением на устах проф. Склифосовского, стоящего перед слушателями одетым в длинный, весьма изящно сшитый из черной фланели халат, и своими красивыми, тщательно вымытыми руками, не гнушавшимися проделывать самые грязные манипуляции на теле человека, чтобы облегчить больному страдания или предупредить угрожающие его здоровью опасности». От преподавательской деятельности нашего героя осталось и то, что называется «народной молвой», что-то вроде коллективного портрета глазами студентов. В первую очередь все замечали благородство, которое проявлялось во всем, начиная с подчеркнуто вежливой манеры говорить и заканчивая безупречным стилем одежды. За это Склифосовский даже получил прозвище Аристократ. Это проявлялось у него на глубинном уровне, даже близко не походя на комический образ мольеровского «мещанина во дворянстве». Он инстинктивно тянулся к красоте и гармонии, и это стремление облагораживало его. Не случайно в его доме часто появлялись люди искусства, а его дети обучались у выдающихся музыкантов.

Даже в своей профессии он находил место творчеству. Ординаторы вспоминали, как он постоянно говорил на операции: «Нужно делать не только хорошо, но и изящно»[97]. Из-за этой манеры никогда не повышать голоса, не заигрывать со студентами с помощью анекдотов, а также не давить и не угрожать, первокурсники не сразу «раскусывали» его дар учителя. Поэтому вводные теоретические лекции Склифосовского часто прогуливались. Зато, попав хоть однажды на практическое занятие, каждый студент на всю жизнь запоминал атмосферу почти священной тишины и сосредоточенности, в которой оперировал Николай Васильевич.

«К ординаторам клиники, — пишет Таубер, — к студентам и приходящим больным он всегда относился с выражением участия, но никогда не позволял себе говорить что-то лишнее, не идущее к делу; а рассказывать анекдоты или пошучивать с больными, как это нередко позволяют себе многие клиницисты, особенно немецкие корифеи хирургии, в клинике Склифосовского считалось преступлением против врачебной этики и не допускалось ни в коем случае».

Очевидцы вспоминают удивительное спокойствие, с которым он занимался даже очень сложными случаями. Дочь Ольга, которой во время летнего отдыха временами доводилось ассистировать отцу, вспоминает: «…сидит латыш, только покрякивает от боли, дедушка оперирует ему глаза. Струйка крови бежит по щеке, добежит до рта, защекочет губы. Оперируемый сдувает кровь, которая летит дедушке в лицо. „Прошу вас не плевать мне в лицо“. Но больной не понимает русской речи. Другая струйка катится и больной опять сдувает ее. „Я прошу вас не плевать мне в лицо“ — раздается ровный спокойный голос. „Покорнейше прошу вас не плевать“ и т. д. И эта просьба раздается без малейшего раздражения еще и еще раз, но безуспешно, так как больной ничего не понимает. Но дедушка раздражен — я это знаю по его замедленной речи. Если дедушка сердился или волновался, он начинал говорить все медленнее и раздельнее».

Никто, кроме самых близких не смог бы догадаться о внутреннем состоянии великого хирурга во время работы. Внимание его всегда сосредоточивалось на больном, а не на непредвиденных обстоятельствах, которые иногда случаются и в современных операционных, а уж в XIX веке, когда диагностика была неточна и опиралась только на органы чувств врача, вообще не были редкостью. И больные проникались к нему бесконечным доверием. Александр Таубер вспоминал богатую француженку, которая согласилась оперироваться у Николая Васильевича в присутствии студентов, чтобы принести пользу науке. Его условием был полный запрет на плач, крики и прочее проявление эмоций.

Никто не верил, что изнеженная пациентка выполнит требования, поскольку операция предполагалась очень болезненная. «Трудно было поверить, — пишет Таубер, — что больная согласится подчиниться воле хирурга и беспрекословно выполнит суровые требования оператора». Кроме того, больной пришлось простоять на коленях около часа. При всех манипуляциях — а нужно было без обезболивания иссечь огромные рубцы на месте промежности и наложить ряд глубоких стягивающих металлических швов — больная ни разу не вскрикнула и не просила успокоить боль. По окончании операции Николай Васильевич дружески похлопал больную по щеке, как ребенка, похвалив за выдержку и умение держать себя в руках. Она не издала ни звука и удостоилась искренней похвалы профессора за мужество и выдержку.

Будучи педагогом, наш герой разрабатывал и различные курсы лекций, и собственные методики. Но главная его сила всегда оставалась в воспитании личным примером. Он действительно являлся идеалом для тех, кто решил посвятить себя служению людям.