Склифосовский

В честь великих событий продолжали строиться храмы, но также ставились колонны и триумфальные арки. К середине XVIII века колонны и обелиски оказались в числе государственных наград, что немало озадачило награжденных сановников. Например, Лев Александрович Нарышкин, пожалованный такой огромной (во всех смыслах) наградой, не понял, что с ней делать, и просто положил ее в своем имении, где она пролежала более семидесяти лет. Григорий Орлов, наоборот, гордо установил свою колонну в своем же Гатчинском парке. Постепенно екатерининские придворные оценили мраморные монолиты и сами стали ставить их в своих усадьбах, как благодарность императрице за ее милости.

Собственно, подобной памятной колонной, установленной в честь победы Александра I над Наполеоном, является и «Александрийский столп», с которым спорит Пушкин в своем стихотворении:

Я памятник себе воздвиг нерукотворный,
К нему не зарастет народная тропа,
Вознесся выше он главою непокорной
Александрийского столпа.

Поэт здесь крайне далек от самовосхваления, в стихотворении — боль от неприятия обществом «нерукотворных» ценностей, но в то же время надежда, что «славен буду я, доколь в подлунном мире / Жив будет хоть один пиит», и даже уверенное предчувствие изменения ситуации к лучшему.

Уличные памятники — всего лишь один из штрихов эпохи, но штрих довольно характерный. Среди российских памятников XVIII века вряд ли нашлось бы место Пушкину или, скажем, Менделееву. Среди историков советского периода было принято обличать царизм, хорошим тоном считалось подчеркивать презрительное отношение власти к простому народу. Но, как ни странно, на самом деле сильной сословной дискриминации в выборе персонажей для монументов в Российской империи не отмечалось. Довольно быстро среди публичных скульптурных образов начали встречаться «народные» герои, например купец Кузьма Минин или ополченцы из невских сел. Позже появились крестьянин Иван Сусанин, атаман Ермак Тимофеевич и матрос Петр Кошка. Собственно, и Петр Великий, не сумев найти для себя подходящего скульптурного воплощения, приказал скульптору Карло Растрелли отлить из бронзы и поставить «на некое возвышение» солдата Бухвостова — первого добровольца, записавшегося в регулярную армию. Но опять-таки эта сословная демократичность ничего не меняла, достойными памяти вечной считались только люди, так или иначе связанные с государством и войной. Только к середине XIX века власти стали задумываться о том, что великие заслуги возможны и в других областях человеческой деятельности.

Склифосовского весьма волновала эта тема. Он даже свою вступительную лекцию в Московском университете начал с упоминания памятника Пушкину, который установили за три месяца до переезда нашего героя в Москву. Сохранился текст речи Николая Васильевича: «В этом году мы праздновали торжество открытия памятника народному нашему поэту, гением которого русская литература поднята до уровня литератур остальных культурных народов Европы. Торжество имело место в сердце России, в Москве, где находится alma mater всех русских университетов; и это обстоятельство придает торжеству особенно глубокий смысл. В самом деле, не только правом первенства и старейшества может гордиться Московский университет, — за ним остается и право того преимущества, что он дал родине немало выдающихся людей на поприще всех знаний. Русская литература и поэзия обязаны возрождением своим Пушкину: но силою гения своего Пушкин обнимал все стороны духа своего народа, и проникнутый глубокой к нему любовью, он предчувствовал и разгадывал действительные и насущные его нужды. „На поприще ума нельзя нам отступать“, — сказал поэт. Так думал поэт, так думала и плеяда пушкинских деятелей, принадлежавших одной из лучших пор научного движения в Московском университете».

У Склифосовского не могло оказаться ни малейшего сомнения по поводу необходимости памятника Пирогову. К тому же если говорить о несправедливости, то здесь она была двойная. На множество монументов, посвященных воинам, отнимавшим жизни, не нашлось ни одного для врача, эти жизни спасавшего… Николай Васильевич, лично прошедший несколько войн, чувствовал эту несправедливость острее других.

История с памятником красива, но Склифосовского с Пироговым также связывали долгие профессиональные и человеческие взаимоотношения. И эта история заканчивается очень грустно. Как будто судьба решила напомнить нашему герою, что врач не всесилен. Как когда-то в молодости он не смог спасти горячо любимую жену, так и в случае с Пироговым все сложилось не в пользу медицины.

Правда, до печального финала была еще целая жизнь, в которой два выдающихся медика плодотворно взаимодействовали, хотя при этом часто жили в разных городах.