Сколько нам еще жить?..

…Всю ночь завывал за окнами ветер, шумел дождем по крыше, стучал ветками деревьев в стекла. И с каждым ударом испуганно вздрагивал Бекмурад, хотя и надеялся, что ветер и дождь надежно скроют следы. Больше всего мучала неопределенность: удалось ли отцу и брату уйти? Что стало с мешочком? В кого стреляли пограничники? Может, выстрелы звучали, когда отец и брат были уже за линией границы?.. Тогда отец разделит содержимое мешочка на две части, а он, Бекмурад, на всю жизнь останется голодранцем, хотя, нет! ковры будут его: чудесные текинские ковры, каждый из них — золото. Да и скот — теперь его. Одежда, посуда, дом — все это теперь его!.. Но тут же боязливая мысль подавила радость: а что если отец и брат вернутся: почему отстал? От таких мыслей скрежетал зубами, с силой бил в подушку кулаком. А ночь все тянулась и тянулась и не было ей конца…

Едва рассвело, в ворота раздался громкий, требовательный стук.

— Где отец и брат? — сурово спросил начальник заставы, коренастый мужчина с усами цвета спелой пшеницы.

— Не знаю… С вечера ушли к дальним отарам, — развел руками Бекмурад.

— Когда вернуться обещали? — пытливо вглядываясь в Бекмурада допытывался начальник заставы.

— Ай, ничего не сказали. Никогда ничего не говорят, — стараясь унять внутреннюю дрожь, выдохнул Бекмурад.

Обыскав дом и двор, пограничники ушли.

А день между тем разгорался. Ушли тучи, быстро подсохли лужи и от ночного ненастья ничего не осталось. Словно и не было его. Хорошо, если бы вот так же могло быть и с чувствами человека!

Шли часы, все тревожнее становилось ожидание беды, а в том, что она произошла, не было никакого сомнения.

Время приближалось к полудню, когда пришли председатель сельсовета, длинный, как складной метр, мужчина, с тяжелым, крепким подбородком, молодой усатый милиционер с наганом в желтой кобуре, двое стариков в черных тельпеках.

Когда обменялись традиционными приветствиями, председатель хмуро сказал:

— Запрягай лошадь, Бекмурад…

— Зачем? — упавшим голосом спросил Бекмурад и почувствовал как быстрыми толчками забилось сердце, кровь прилила к щекам.

— Отца с заставы привезти, — опустив голову, произнес председатель, — за кордон хотел уйти… Застрелили его… А Клычмурад ушел…

— До заката солнца похоронить надо, — грустно произнес один из стариков, — прими аллах душу Овеза… Джиназу прочитаем…

Завыли, запричитали женщины — горе пришло в дом. Эхом откликнулись им, надрывно заплакали в соседних домах…

…Отец лежал во дворе заставы на составленных скамейках в тени деревьев. Лучи солнца, пробиваясь сквозь листву, светлыми бликами падали на восковое лицо с уже заострившимся носом. Белая, всклоченная борода прикрывала грудь.

— В сердце пуля попала, — заметил тихо милиционер, — сразу умер.

С окаменевшим лицом подошел Бекмурад к отцу, встал на колени. Стоял долго. Потом расправил осторожно бороду, поправил халат. «Мешочка нет, — пронеслось в голове, — обыскали, конечно, забрали все… Будьте вы прокляты!» Еще тяжелее стала боль, еще сильнее придавило горе. Понимал, что это из-за него ушел отец из жизни. Бережно перенес тяжелое тело отца на двухколесную арбу, подложил под голову тельпек, прикрыл своим халатом. Взяв под уздцы лошадь, медленно пошел к воротам…

Свободные от нарядов пограничники молча наблюдали безрадостную картину. Они хорошо знали и старого Овеза, и его сыновей. Понимали, что Овез — нарушитель, враг, но разве горе сына меньше от этого? Вместе со всеми стоял и Алексей. Это его пуля сразила степенного, уважаемого в селе человека, принесла горе семье. Никто его не обвинит, он действовал по уставу. Но где-то в самой глубине души ему было жаль Овеза… Может, следовало промазать? Хорошо было бы задержать их живыми: но не сумел он этого. Значит плохо службу несет…

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Из военной присяги.

«Я всегда готов по приказу Советского правительства выступить на защиту моей Родины — Союза Советских Социалистических Республик, и, как воин Вооруженных Сил СССР, я клянусь защищать ее мужественно, умело, с достоинством и честью, не щадя своей крови и самой жизни для достижения полной победы над врагами».

(Утверждена Указом Президиума Верховного Совета СССР от 23 августа 1960 г.)

Боль особенно донимала по ночам. Андрею казалось, что он все еще в кабине и никак не может вытащить женщину. А пламя прожигает насквозь и острыми иглами впивается в сердце. Боль обволакивала тело, лишенное кожи, покрытое струпьями, уже успевшими почернеть. При резком движении они лопались и в трещинах показывалась розовая сукровица…